- Ю. Ставровский-Попрадов

СОН – Ю. Ставровский-Попрадов

Ha лугѣ красномъ, подъ липою,

Въ мечты заглубленъ я лежалъ,

Мечты мои надъ Региною

Скиталися и я-заспалъ.

Я пришелъ во снѣ въ одну долину

И здѣсь узрѣлъ я красный цвѣтъ;

Узрѣлъ гуляющу Регину,

И лица ея прелестный свѣтъ.

Она себѣ цвѣты таргала

Ha берегу поточка, я

Пришелъ къ ней, она плакала,

Въ очахъ блистала ей слеза.

Я спросился, прочто смутится,

Прочто плачетъ слезы она,

Прочто она не веселится,

Прочто не смотритъ на меня!

Она ничего не сказала,

A стала незабудки рвать,

Одну изъ нихъ она мнѣ дала,

Сказавъ: Возьми это въ память!

Пріявъ цвѣточекъ отъ Регины,

Его я сладко цѣловалъ,

Но вотъ — мгновенно я съ долины

Исчезъ, — и подъ липой лежалъ!1)

 

1) Пряшевъ 1868, появилось въ Свѣтѣ.

- Ю. Ставровский-Попрадов

ПОСВЯЩЕНІЕ – Ю. Ставровский-Попрадов

Только Богъ вѣстъ, какъ томила

Скудная судьба меня,

Какъ давила, какъ грузила

Молодыя рамена.

Я нагнулся и предался

 Бремени ея молча,

Зябъ, коснилъ, отчаявался,

Словно на убой овча.

Сила, юность обнищала,

Взглядъ затмился, духъ изсякъ,

Радость жизни исчезала,

Я шатался такъ и сякъ!

Но съ тѣхъ поръ, когда тобою

Ослѣпленъ я сталъ любить,

Вотъ съ охотою большою

Начинаю снова жить.

Весь горю жарой святою,

И кипитъ живѣе кровь,

Вотъ чѣмъ стался я тобою:

Я охотникъ до цвѣтовъ!

Въ сердцѣ у меня опрятный

Цвѣточный примѣтишь садъ,

Въ немъ тебя прельститъ пріятный

Округъ разноцвѣтныхъ грядъ.

Тамъ мое воображенье

Вѣнки вьетъ любви святой,

Сердце страстное волненіе

Шлетъ тѣ вѣнки за тобой!

Вотъ и здѣсь вѣнокъ сплетаю,

Ты его пожалуй взять,

Въ знакъ любви моей дерзаю,

Этотъ даръ тебѣ вручать.

Охъ, прими съ благоволеньемъ

Мечтъ моихъ вѣнокъ худой,

Кой тебѣ святымъ робѣньемъ

Посвящаетъ Юлій твой!

- Александер Митрак, Евменій Сабов

Рѣчь при открытіи памятника О. АЛЕКСАНДРУ МИТРАКУ-МАТЕРИНУ

Поздравляю Васъ, почтеннѣйшіе присутствующіе, съ радостнымъ торжествомъ «Дня Русской Культуры», для развитія которой и маленькая Подкарпатская Русь охотно трудилась, да и теперь рада стараться. О семъ свидѣтельствуетъ и огромное множество собравшейся здѣсь изряднѣйшей интеллигенціи и присутствіе дорогихъ гостей, сочувствующихъ нашимъ стремленіямъ.

Въ драгоцѣнномъ вѣнкѣ, сплетенномъ изъ отличнѣйшихъ цвѣтовъ міровой русской культуры, скрывается едва замѣтный, маленькій, скромный цвѣтокъ; имя его — Александръ Андреевичъ Митракъ, составитель «Русско-Мадьярскаго» и «Мадьярско-Русскаго Словаря». — Еще сорокъ лѣтъ тому назадъ его жизнеописатель указывалъ, что «онъ ищетъ тѣхъ наградъ въ своемъ собственномъ собраніи, которыхъ нищенствующій угро-русскій народъ удѣлити ему никогда не будетъ въ состояніи»).

Однако, общественность Латоричанской области «не забыла о своемъ» уроженцѣ, соорудивъ въ его честь изваянный, скромный, но все-же достойный своего просвѣтителя — памятникъ. Тѣмъ самымъ наша общественность показала себя достойной преемницей благороднѣйшихъ началъ безкорыстно-благого по душѣ карпаторусскаго учителя-писателя, судьба котораго осуществляетъ вѣчныя слова: «смиряяй себе, вознесется».

Общество-же им. А. В. Духновича по завѣтамъ своихъ достойныхъ предковъ выплачиваетъ только долгъ Русской культурѣ тѣмъ, что ея торжество связываетъ съ торжественнымъ открытіемъ, нынѣ уже четвертаго памятника четвертому изряднѣйшему члену О-ва св. Василія Великаго, бывшему разсадникомъ русскаго образованія.

Въ 1864—1868 годахъ Александръ Андреевичъ Митракъ-Материнъ развивалъ свою успѣшнѣйшую дѣятельность именно въ Мукачевѣ. Въ это время, кромѣ уже ранѣе процвѣтавшаго церковнаго хора, началъ дѣйствовать и мірской хоръ, въ которомъ принимала участіе, какъ преобладавшая въ то время мадьярская знать, такъ и наши русскіе люди. Пѣлись и наши русскія пѣсни, и вообще славянскія и чешскія).

Митракъ восхищался родными пѣснями, но ни онъ, ни его сверстники не могли надѣяться, а тѣмъ менѣе предвидѣть, что двѣ изъ пѣсенъ, которыя пѣлъ мірской хоръ, а именно «Подкарпатскіе Русины» и «Гдѣ домовъ муй» возгремятъ на парадной площади славнаго города Мукачева въ связи съ открытіемъ памятника скромному работнику прадѣдовской русской культуры — Александру Митраку-Материну.

Воспойте-же славу неразрушаемой единодержавности народовъ чешскаго, словацкаго и русскаго въ Чехословацкой Республикѣ!

* * *

Александръ Андреевичъ Митракъ, родившійся въ селѣ. Плоскомъ, Бережской столицы, 16 октября 1837 года въ семьѣ русскаго духовника, гдѣ преимущественно слышалась русская рѣчь, не много зналъ по мадьярски. Въ 1847 году онъ поступилъ въ ужгородскую гимназію, учился въ ней въ теченіи шести лѣтъ, а 7 и 8 классы закончилъ въ Сукмарѣ, гдѣ, между прочимъ, прилежно студировалъ и «Церковную Газету» I. Раковскаго. Изъ Сукмара съ матурой возвратился Митракъ въ Ужгородъ, гдѣ 5 октября 1866 года былъ принятъ въ богословскій лицей. Слѣдовательно, А. Митракъ получилъ среднее образованіе въ самое критическое время, когда, съ одной стороны, латинскій языкъ обученія уступалъ мадьярскому, а затѣмъ наступала эпоха германизаціи, хотя въ это-же время давалось нѣкое мѣстечко и русскому языку въ общественной жизни и въ школахъ. Настроеніе населенія вмѣстѣ съ настроеніемъ учащейся молодежи мѣнялось подъ вліяніемъ политическихъ событій. Учителя уже въ низшихъ школахъ возбуждали мадьярскій національный духъ, и даже малый гимназистъ былъ въ курсѣ дѣлъ мадьярскихъ возстаній за свободу и вѣру противъ австрійскаго правительства. А когда вспыхнуло, а затѣмъ въ полной мѣрѣ разгорѣлось, мадьярское возстаніе въ 1848 году, и въ нашемъ краю, вмѣстѣ съ прочими, увлекло и часть богослововъ ужгородской духовной семинаріи. Гимназистовъ возбуждали жители, учителя были вдохновлены, но все это продолжалось до тѣхъ поръ, пока получались пріятныя вѣсти о побѣдахъ «за свободу».

Неожиданно эти вѣсти смѣнились сообщеніемъ о приближеніи огромнаго числа россійскаго воинства и … неожиданно Угорщина лежала у ногъ русскаго императора. Побѣдилъ русскій царь; онъ взялъ верхъ и надъ австріяками.

Россійское войско возвращается домой черезъ нашу область. Гимназистовъ въ это время распускають по домамъ.. Когда-же Митракъ возвратился въ Ужгородъ въ 1850 году,

онъ видитъ по улицамъ русскія надписи уже на первомъ мѣстѣ, гимназисты въ русскую церковь ходятъ уже и вь будни, въ классахъ даются уроки и на русскомъ языкѣ, чаще слышенъ русскій разговоръ … Юноша Митракъ встрѣчается съ молодымъ вождемъ русскаго населенія, съ А. И. Добрянскимъ.

Потомъ произошелъ переломъ. Начали допекать нѣмецкими уроками, ученики заволновались … пошли репрессіи; гимназистовъ даже арестовывали). Всѣ эти происшествія не могли не повліять на воспріимчивую душу Митрака, и онъ, по собственномъ признанію, былъ занятъ «чужими мыслями»:

И взоръ мой омраченъ предразсужденьями;

«И я былъ увлеченъ чужими мыслями,

Мнѣ гнусенъ сталъ языкъ народа моего,

Къ чужому я привыкъ, не зная своего».

Если-бы жесточайшія мѣры преслѣдованія со стороны австрійскаго правительства не вызвали-бы не только мадьярское населеніе, но и прочія народности, къ естественному сопротивленію, и если-бы и по нашимъ областямъ не проводились-бы слѣдствія по самымъ глупымъ доносамъ сыщиковъ и не приносились-бы жесточайшія испытанія даже найлояльнѣйшимъ къ монарху нашимъ русскимъ людямъ, не насталъ-бы и естественный отпоръ въ вопріимчивыхъ душахъ молодежи противъ австрійскаго абсолютизма съ его германизаціей и одновременно съ чувствомъ, благопріятнымъ къ своему угнетенному народу.

Русскіе стихи онъ писалъ уже въ духовной семинаріи) и помѣщалъ ихъ въ издаваемомъ тамъ рукописномъ журналѣ, а одновременно прилежнѣйшимъ образомъ читалъ и изучалъ русскія книги. Возможно, что призракъ мадьярства во снѣ видѣлъ онъ и позже, но повидимому еще въ духовной семинаріи онъ съ убѣжденіемъ могъ утверждать:

Теперь пріятенъ мнѣ

Родного слова звукъ,

Теперь ужъ онъ мнѣ

Дороже всѣхъ наукъ.

Что-же касается бунтарства, то Митракъ по своему миролюбивому характеру во время школьнаго обученія, конечно, въ немъ не участвовалъ.

А. Митракъ-Материнъ.

Александръ Андреевичъ Митракъ подъ своими стихотвореніями ставилъ псевдонимъ: Материнъ. Это принятое имъ имя дѣйствительно обнимаетъ все его существо, существо нѣжной, заботливой и безкорыстно-любящей матери по отношенію къ своимъ сестрамъ, круглымъ сиротамъ, къ своимъ прихожанамъ, горькую и безропотную судьбу которыхъ онъ всецѣло раздѣлялъ, къ своему народу.

Будучи катехетомъ и проживая въ Мукачевѣ, Митракъ учительствовалъ въ народной школѣ. Какъ разъ въ это время учился въ этой школѣ нашъ извѣстный историкъ Ю, К. Жатковичъ, который въ своихъ воспоминаніяхъ) далъ характеристику тогдашнихъ учителей и способовъ преподаванія. Эта характеристика чрезвычайно важна для біографіи Митрака.

«Метода ученія была у всѣхъ одинакова: бить по плечамъ прутикомъ, даже палицей, а по перстикамъ линейками; изъятіемъ былъ русскій катехетъ А. Митракъ, который даже не выругалъ школяровъ; однако, ученики не злоупотребляли его ласкою и любили его».

Ростомъ низенькій, до нельзя скромный, — онъ даже не женился, — по его словамъ — «чтобъ черезъ меня родъ человѣческій не выродился»); при томъ «трудолюбивый и къ своему угрорусскому народу съ пламенною любовью обязанный»). Эту свою любовь къ народу онъ проявляетъ въ краткихъ, но многоворящихъ сердцу стихахъ:

Добро тому богатому,

Что родился паномъ;

Добро тому счастливому,

Кто не былъ Иваномъ.

Кто не знаетъ нашей старой пословицы: «Не дай Боже изъ Ивана — пана», тотъ не пойметъ и значенія этого стишка! «Иванъ» — это русинъ, кого и свой панъ бьетъ и угнетаетъ пуще чужого. Вотъ этому-то презрѣнному Ивану и сочувствуетъ всѣмъ своимъ сердцемъ его поэтъ: Митракъ-Материнъ.

Когда-же Митракъ пишетъ о Верховинѣ — онъ изображаетъ трагедію своего народа:

Горы наши, горы,

Наши бѣдны горы!

На Васъ я печально

Устремляю взоры:

 

Что за дивна сила

Васъ тутъ наметала?

Лучъ тепленькій солнца

У земли украла…

Крыете-ли въ нѣдрахъ

Для насъ лучшу долю?

Иль готовите намъ

Вѣчную неволю?!

Вотъ и доля жителей Верховины! О нихъ и во время войны заботились меньше всего, потому-что она, кромѣ Великодня, никогда не сыта. Но за ихъ стойкость исторія ихъ хвалитъ!1).

О томъ-же сочувствіи горю своего народа говоритъ и его изящная проза.

Материнъ уже въ 60-хъ годахъ минувшаго столѣтія высказалъ настоящую причину бѣдственеаго положенія Верховины словами слабосильнаго отрока-русначка, который жалуется, что «жиды намъ не помогаютъ». И беретъ за сердце5 когда читаешь его прекрасное сравненіе о драгомитахъ2): «Не окаменѣлыя-ли это слезы народа нашего, страдавшаго такъ долго и плакавшаго?»

Тогда-же уподобилъ Материнъ нашу землю Ирландіи. И дѣйствительно, тогдашняя Ирландія, ограбленная Англіей, была похожа на Угорскую Русь.

Верховины, моей родной земли, я не видалъ уже 32 года. Я былъ-бы радъ увидѣть ее теперь и порадоваться, если, кромѣ свѣжаго воздуха, есть еа что порадоваться! Особенно-же «если ропа — не солена»!

А. Митракъ — этнографъ.

«Послѣ богословскихъ наукъ А. Митракъ предпринялъ съ К. путешествіе, по большей части пѣшкомъ, въ Галичину, даже до Львова»3). Я думаю, что во время этого путешествія А. Митракъ имѣлъ удобный случай познакомиться съ галицкими писателями, и въ особенеости съ Я. Головацкимъ, который, между прочимъ, бывалъ и въ нашемъ краю, такъ какъ сообщеніе съ Галиціей въ то время затрудненій не представляло. Знакомство съ Головацкимъ, а позднѣе въ Мукачевѣ съ мадьярскимъ археологомъ и историко-этнографомъ Теодоромъ Легоцкимъ побудило Митрака къ собиранію народныхъ пѣсенъ и сказокъ, къ наблюденію надъ народными обычаями — свадебными, похоронными, гусками, комашнями и пр. Часть народныхъ пѣсенъ, собранныхъ Митракомъ, была помѣщена въ извѣстномъ сборникѣ Головацкаго: «Народныя пѣсни Галицкой и Угорской Руси», а переводъ сихъ пѣсенъ на мадьярскій языкъ былъ напечатанъ въ сборникѣ Lehocky Tivadar “Magyar orosz nepdalok. 1)

Въ это-же время сталъ А. Митракъ помѣщать свои стихотворенія и изящную прозу въ «Мѣсяцословахъ» Кимака- Кралицкаго (1866), А. Гомичкова (1865), а позже въ изданіяхъ О-ва св. Василія Великаго, въ журналѣ «Свѣтъ» (1867)) и во львовскомъ «Словѣ».

А. Митракъ — ученый.

Въ Мукачевѣ-же началъ Митракъ работать по порученію О-ва св. Василія Великаго надъ составленіемъ «Русско-Мадьярскаго Словаря», который увѣковѣчилъ имя составителя и который дѣйствительно является цѣннѣйшимъ вкладомъ въ русскую науку вообще. Окончено составленіе словаря было въ Ясеновѣ при самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ. Тамъ у Митрака не было даже квартиры подходящей для работы. Онъ безъ разрѣшенія епископа оставилъ этотъ приходъ въ 1870 году, и только въ 1871 году былъ назпаченъ въ Кленову, гдѣ пробылъ до 1892 года въ санѣ благочиннаго. Здѣсь была исполнена имъ и вторая часть работы, а именно: «Magyar-orosz szotar». — «Мадьярско-Русскій Словарь», законченный въ 1891 году.

Однако, О-во св. Василія Великаго не могло издать «Русско-Мадьярскій Словарь» «изъ за политическихъ причинъ», какъ указывали новые предводители О-ва 1872 года. А Мадьярская Академія Наукъ, куда Митракъ обратился со своимъ словаремъ, не могла принять его словаря «вслѣдствіи научныхъ причинъ». Такъ и издалъ свой словарь самъ А. Митракъ). «А якъ истинный ревнитель просвѣщенія показался тѣмъ, что три тысяча томовъ помянутаго Словаря жертвовалъ онъ въ пользу О-ва св. Василія Великаго; и О-во св. Василія Великаго не могло лучше оцѣнити жертвованіе Митрака, якъ тѣмъ, что 5 книжокъ сего словаря продаетъ по 3 короны; сякъ доступнымъ стался сей Словарь для каждаго: и достигнута цѣль изданія Словаря: просвѣщеніе народа и образованіе родного языка… Онъ (Митракъ) уже въ жизни стался, безсмертнымъ по за свой Словарь» — такъ писалъ о Митракѣ «Мѣсяцословъ» 1898 года).

Мадьярская-же Академія Наукъ не приняла также и «Русско-Мадьярскій Словарь» Андрея Гебея, префекта духовной семинаріи въ Ужгородѣ. Собственно говоря это былъ трудъ о. Виктора Гебея, извѣстнаго народолюбца и по чину — протоіерея въ Ужгородѣ).

Однако, эта-же Академія Наукъ «изъ научныхъ взглядовъ» вѣнчала преміей «Русько-Мадьярскій Словарь» написанный Ласловомъ Чопеемъ). Его преимущество передъ словарями Митрака и Гебея состояло въ томъ, что авторомъ его былъ Ласловъ, а не Василій, въ то время какъ первые были составлены только Александромъ и Викторомъ. Этотъ Ласловъ Чопей переписалъ кириллицей всѣ мадьярскія слова, употребляемыя на низахъ Угорской Руси и закончилъ на этомъ свой трудъ, признанный «научнымъ».

Изданія второй части своего словаря Митракъ не дождался, однако исторія этого изданія похожа на изданіе первой части. Кажется и въ 20-хъ годахъ нашего столѣтія наша бывалая Угорщина боится русской печати.

Личность А. Митрака.

Знавшіе его лично, представляютъ А. Митрака священникомъ святой, аскетической, замкнутой жизни, занимавшимся постоянно книжнымъ трудомъ.

Въ Росвиговѣ его единственнымъ развлеченіемъ и отдыхомъ отъ труда было садоводство. По словамъ его знакомыхъ онъ никуда не ходилъ, кромѣ церкви). Хотя онъ всю свою жизнь посвятилъ своимъ сестрамъ и своей духовной паствѣ, однако послѣ смерти старшей сестры онъ преждевременно, 13. 1. 1900 года, подалъ въ отставку и переселился въ Ужгородъ на Капитульскую ул., гдѣ у него былъ домикъ, перешедшій ему по наслѣдству. Причина его отставки заключалась въ томъ, что на послѣднемъ приходѣ непріятности, причиняемыя ему со стороны недоброжелателей, стали невыносимыми. Добросердечный, тихій и мало-энергичный въ смыслѣ протеста Митракъ уступилъ своимъ прихожанамъ и оставилъ ихъ, яко св. Павелъ своихъ влаховъ). Они не представляли себѣ его высоту, готовeю жертвовать даже хлѣбомъ насущнымъ мира ради, не понимали духовнаго значенія его трудовъ).

Измѣнyикомъ своего отечества А. Митракъ не могъ бытъ ни по своему покорному власти духу, ни по воспитанію — поповскаго сына, и однако на восьмой годъ его пребыванія въ Росвиговѣ его квартиру обыскала полиція и всѣ рукописи, имѣвшіяся у него въ большомъ количествѣ, унесла съ собой. Это было слишкомъ даже для тихаго Митрака, не по силамъ ему, и онъ вскорѣ и скончался въ Росвиговѣ 17 марта 1913 года.

А. Митракъ былъ исповѣдникомъ рeсскаго характера и воспитанія.

Языкъ А. Митрака.

Будучи на каѳедрѣ русскаго языка въ ужгородской гимназіи, я совѣтовалъ моимъ ученикамъ) выучивать и стихи и прозу Митрака. И они не жаловались, что его «не розумѣютъ». Да и я въ молодости изъ всѣхъ нашихъ мѣстныхъ писателей больше всего любилъ Митрака. Онъ былъ мнѣ ближе и по языку и по духу.

Ясность, краткость изложенія и простота языка — вотъ что мнѣ нравилось у него. Поэтому меня и не удивляетъ, что во время угорской державности языкъ Митрака всѣхъ удовлетворялъ. Однако, чтобы понятно писать для Подкарпатской Руси, необходимо знаніе русскаго литературнаго языка. Митракъ не только изучилъ этотъ языкъ, но и былъ въ состояніи провести научное сравненіе съ финско-угорскимъ языкомъ — мадьярскимъ. Его словарь достаточно свидѣтельствуетъ, что оба языка онъ зналъ въ совершенствѣ, со всѣми ихъ оттѣнками, свойствами и оборотами. Митракъ — былъ несомнѣнно ученымъ. Онъ далъ возможность и братіи своей, говорящей на обоихъ языкахъ, совершенствовать знаніе родной рѣчи. Кто научился въ совершенствѣ русскому литературному языку — передъ тѣмъ открытъ весь міръ, всѣ науки будутъ ему доступны, потому-что не было такой научной литературы заграницей, которая-бы не была издана на русскомъ языкѣ въ самомъ точномъ переводѣ». Посредствомъ-же словаря Митрака нашъ братъ, карпато-россъ, при университетскомъ обученіи можетъ ознакомиться въ русскомъ переводѣ со всѣми не русскими авторами, кото-рыхъ будутъ ему рекомендоватъ профессора, напр., съ нѣмецкими, англійскими, итальянскими, французскими и т. д. Такого богатства пособій на родномъ языкѣ не найдете во всѣхъ прочихъ европейскихъ литературахъ.

А самый способъ писанія Митрака былъ-бы и теперь на пользу и пану и Ивану въ элементарныхъ, начальныхъ школахъ, да и въ современной печати для простого народа и въ современной домашней журналистикѣ.

А Митракъ ни въ чемъ не погрѣшилъ противъ русскаго литературнаго языка!

Я не имѣлъ счастья лично быть знакомымъ съ А; Митракомъ, а тѣмъ самымъ и говорить съ нимъ, однако утверждаю, что его произношеніе не могло разнитъся съ произношеніемъ прочихъ нашихъ поповъ, пѣвцо-учителей и вообще учившихся въ ужгородскихъ школахъ. Но доподлинно знаю, что Кралицкій, Кириллъ Сабовъ, Сильвай, Фенцикъ-Владиміръ и др. говорили съ тѣмъ самымъ произношеніемъ, что и я обыкновенно говорю теперь, какъ говорилъ и прежде.

Это единообразіе установилъ научно уже въ 1895 году извѣстный европейскій лингвистъ, спеціалистъ въ области фонетики (гдѣ онъ былъ всегда авторитетомъ) — Д-ръ Олафъ Брокъ). Онъ утверждалъ, что ужгородская знать говорила съ единообразнымъ произношеніемъ. Съ тѣмъ-же произношеніемъ читались и церковныя книги. Духъ Митрака-Материна, парящій въ невѣдомомъ просторѣ небесномъ, вѣрю, согласится со всѣмъ тѣмъ, что я излагаю при его скромномъ памятникѣ, что я въ его незримомъ присутствіи приношу благодарность всѣмъ моимъ учителямъ, которые научили меня любить и уважать русскую книгу. Александру-же Андреевичу Митраку приношу безконечную благодарность за его словари, которые всегда были мнѣ руководствомъ при моихъ занятіяхъ.

Памятъ его будетъ вѣчна среди насъ, какъ вѣчна будетъ Русская Культура на Подкарпатской Руси!

Примѣчаніе.

Источники, изъ которыхъ я черпалъ, мною указаны всюду въ примѣчаніяхъ, однако не всегда полно, такъ какъ я не имѣлъ возможности въ настоящее время пользоваться всѣми книгами и газетами, на которыя я ссылаюсь. Очень-бы большую услугу сдѣлали почтенные читатели, имѣющія у себя названныя изданія, если-бы предоставили ихъ въ пользованіе архива при О-вѣ им. А. В. Духновича. — Газета «Листокъ» упоминаетъ товарища Митрака — С … , который побуждалъ въ Сукмарѣ изучать русскій языкъ. Кажется, что этотъ С… былъ никто иной, какъ И. Сильвай, который былъ годомъ моложе Митрака. Что касается спутника Митрака по пути въ Львовъ — К …, то имъ могъ быть А. Кралицкій или В. Ф. Кимакъ. «Листокъ» отъ 1893 года сообщаетъ также, что «весьма дѣльная и вполнѣ заслуженная оцѣнка ихъ (стиховъ) помѣщена Петромъ Феерчакомъ въ его «Очерки лит. движенія угорскихъ русскихъ», Одесса, 1888, стр. 79.

Біографія о. Александра Андреевича Митрака-Материна).

А. А. Митракъ родился въ селѣ Плоское 16 октября 1837 года. Родителями его были о. Андрей Митракъ, парохъ въ Плоскомъ и Сузанна Бренцовичева (возможно дочка о.        Стефана Бренцовича, пароха въ Маломъ Березномъ въ 1831 г.

Среднюю школу окончилъ: I—VI кл. гимназіи въ Ужгородѣ, а VII—VIII кл. въ Сукмарѣ).

Принятъ въ духовную ужгородскую семинарію 5 октября 1856 г., поставленъ въ чтецы 18 дек. 1857 г., въ под-діаконы 8 окт. 1862 г., рукоположенъ въ діаконы 19 окт. 1862 г. въ Ужгородѣ и тамъ-же въ пресвитеры 4 ноября 1862 г. епископомъ Василіемъ Поповичемъ.

Отъ 21 ноября 1862 года и до конца іюня Митракъ былъ сотрудниікомъ въ Ильницѣ; отъ 20 ноября 1863 года и по 4 апрѣля 1864 года сотрудникомъ въ В. Лучкахъ; отъ 30 сентября 1868 г. по ноябрь 1870 г. администраторомъ въ Ясеновѣ; отъ 1 мая 1871 г. администраторомъ въ Кленовой; съ 1881 г. и до конца 1891 г. былъ благочиннымъ округа Занастасскаго, проживая въ Кленовой. Съ 1891 г. получилъ назначеніе парохоміз въ Ворочево.

Съ 1 января 1900 г. Митракъ уже въ отставкѣ и прожи- ваетъ сначала въ Ужгородѣ, а съ 1905 г. и до смерти, т. е. до 17 марта 1913 г. въ Росвиговѣ.

Приложеніе.

Изъ моихъ воспоминаній.

я позволю себѣ подѣлиться нѣкоторыми личными воспоминаніяміи о той эпохѣ, когда жилъ и трудился А. А. Ми- тракъ. Эти воспоминанія ограничены или кругомъ моей семьи, или отдѣльными случаями, но могутъ послужитъ будущему историку матерьяломъ для возсозданія характера эпохи, которая въ нашей культурно-національной жизни играла столь значительную роль.

  1.  Моя тетка, Елена, вдова по о. Михаилу Нодь, пароху ардановскому, во время міровой войны разсказывала мнѣ въ Волокѣ, гдѣ она и померла, слѣдующее: «На обратномъ пути часть русскаго войска ночевала въ Свалявѣ. Я была тогда дѣвочкой лѣтъ одиннадцати. Пріѣзжаетъ квартирмейстеръ съ приказомъ и говоритъ моему отцу: «Везу Вамъ, отче, протопопа русской команды». Пріѣхалъ и протопопъ; переговорили они съ моимъ отцемъ, повечеряли, переночевали, а около 10 час. утра отправился протопопъ вмѣстѣ съ войсками въ путь. Вечеромъ всѣ мы легли, а утромъ я узнала, что отца твоего ночью, почти неодѣтаго, схватили нѣмцы. А позже мы узнали, что но дорогѣ былъ схваченъ также и о. Иванъ Кишъ изъ Воловца и о. Марусанецъ изъ Гукливаго, и всѣхъ ихъ отправили въ Галицію, гдѣ и арестовали. Только благодаря ходатайству графскаго инспектора Вайса, родомъ нѣмца, друга твоего отца, удалось ихъ освободить послѣ двухнедѣльнаго ареста.
  2.  Мой дѣдъ Кириллъ А. Сабовъ писалъ мнѣ въ 1880 г. послѣ народной переписи нижеслѣдующее: «Было то въ 1850 г., когда реакція Вѣнскаго правительства была въ наибольшемъ разгарѣ; отецъ твой, гимназистъ VI класса въ Ужгородѣ, провожалъ въ могилу вмѣстѣ съ 11 со школьниками помершаго товарища. Всѣ они были одѣты въ парадное мадьярское платье, одолженное ими у ремесленниковъ, и съ саблями. На обратномъ пути съ кладбища промаршировали они подъ замкомъ и по Капитульной улицѣ. Въ верхнемъ этажѣ конвикта поповскихъ сиротъ имѣлъ квартиру воинскій командиръ. Сидя у окна, онъ увидѣлъ проходящихъ — быть можетъ и сабля забряцала … Постъ закричалъ «Кверъ гераусъ!» и всѣхъ арестовали. Четыре дня пришлось директсру гимназіи, протоіерею и капитульному викарію о. Іоанну Чурговичу ходатайствовать, пока удалось убѣдить командира, что это — не была революція.

Въ 1849 г., на обратномъ пути въ Россію, часть русскаго войска стояла на полѣ вблизи Королёва надъ Тиссою. Казацкій конвой приводитъ о. Василія Талапковича, пароха изъ В. Копани. Стали его допрашивать: гдѣ, съ кѣмъ и какъ участвовалъ онъ въ мадьярскомъ возстаніи. Послѣ допроса казаки провожали о. Талапковича назадъ въ В. Копаню и тамъ на церковной площади высѣкли Пушкинскаго «презрѣннаго еврея» … доносчика).

  1.  На первой св. Литургіи моего отца, Ивана Антонова Сабова, въ 1857 г. лѣтомъ въ Воловской церкви церковную проповѣдь сказалъ его-же шуринъ о. Михаилъ Нодь. Предметомъ проповѣди) было достоинство тайны священства: власть, получаемая священникомъ, отпускать грѣхи. Осенью о. Михаилъ получилъ отъ епископа приказъ: «немедленно явиться у владыки Василія и принести съ собою рукопись проповѣди, сказашюй въ Воловомъ во время примаціи о. Ивана А. Сабова, Нодь явился.

—   Ну? прочитай проповѣдь, — сказалъ владыка. И послѣ добавилъ: — подай сюда и иіди съ Богомъ домой.

—   Но якъ-же, Ваше Преосвященство?

—   Тебя обвинила полиція въ измѣнѣ Его Величеству Царю. Я сего преступленія въ твоей проповѣди не нахожу — сказалъ успокоительно владыка.

Нашъ историкъ К. Ю. Жатковичъ, учившійся въ 60-хъ годахъ въ мукачевской нормальной школѣ р. каѳ. церкви, былъ въ то время «на хлѣбахъ» у нѣмецкаго беамтера, супруга котораго была полька. Какъ только пришелъ указъ обучать въ школѣ понѣмецки, Жатковичъ и его товарищи перестали съ хозяевами говорить по-нѣмецки и начали учиться у нихъ польскому языку. И гдѣ только можно было, не подвергаясь большой опасности, ученики школъ и «учни» ремесленниковъ пѣли сатирическую пѣсенку: «Что за гунцвутъ тотъ нѣмецъ, тотъ нѣмецъ …»

- Др Н. А. Бескид, Ю. Ставровский-Попрадов

ПОЭЗІЯ ПОПРАДОВА – Др Н. А. Бескид

Предисловіе.

 

Общество имени Александра Духновича подчеркнуло, еще въ своемъ засѣданіи отъ 27-го декабря 1923 г., о необходимости изданія сочиненій карпато-русскихъ писателей.

Этотъ взглядъ на дѣло, конечно, представляетъ полное сознаніе значительности такового предпріятія и заслуживаетъ совершениую признательность.

Вѣдь откуда же черпать молодежи силы и знанія, если не прежде всего изъ жизни и трудовъ своихъ писателей? A чѣмъ инымъ образумить нашихъ противниковъ ? Именно словесность явится полнѣйшимъ выраженіемъ духовной и нравствеииой жизни предшествовавшихъ поколѣній. И безъ ея подробнаго изученія, самая политическая исторія русскости подъ Карпатами терпѣла бы постоянные недостатки. Своимъ расположеніемъ Общество Духновича оказалось потому во истину, за достойное на то, чтобъ считалось репрезентантомъ общественности, вмѣстѣ авторитетомъ русской культурной жизни подъ Карпатами.

Но слѣдуетъ изъ самой сущности дѣла, что этотъ замыселъ лишь тогда можетъ осуществить дѣйствительную пользу, если въ изданіи, по отношенію къ содержанію, соберется съ возможной полностью все, что только сохранилось для насъ, безъ устраненія какого нибудь матеріала, a не только то, что можетъ привлекать. Именно потому его осуществить не такъ легко, какъ это представляется на первый взглядъ; не достаточно отнестись къ дѣлу только съ любовію, но слѣдуетъ ему придать усердность и большую значительность. A тѣмъ менѣе можно ему удовлетворить съ дня на день. Вѣдь изъ памятниковъ нашей литературы, не имѣя своихъ меценатовъ, появились въ печать лишь ничтожность. Они скрываются еще по большей части въ епархіальныхъ, монастырскихъ, церковныхъ архивахъ и въ фамильныхъ ящикахъ или плеснѣютъ по чердакамъ приходскихъ и школьныхъ зданій, въ вышкахъ башенъ, куда выбросились несочувствующими потомками, на съѣденіе мышамъ, наукамъ и нетопырямъ, но сколько они вообще и подвергались опасенію во время мировой войны, ужасы которой Подкарпатская Русь перенесла, напримѣръ со стороны 27-го австрійскаго полка, принадлежащаго къ составу третьяго, грацского, корпуса: уже 25-го ноября 1914 г. сжегся домъ Адольфа Ив. Добрянскаго въ Чертыжѣ, вмѣстѣ со всей обстановкой, до тла. Тогда же, но не русскими, a тѣми же австрійскими войсками разрушился Краснобродскій монастырь, со всѣмъ своимъ состояніемъ. Естественно потому, что при такихъ обстоятельствахъ, и при всякой предупредительности, по крайней мѣрѣ сначала, неизбѣжнымъ явится нѣкій пробѣлъ.

Въ настоящемъ трудѣ собранными представятся стихотворенія самаго найлучшаго карпаторусскаго стихотворца, славнаго Попрадова, который самъ подчеркивалъ:

 

„Я книги старины читалъ

и ссалъ изъ нихъ одушевленье”.[1])

По сущности дѣла, стихотворенія предупредитъ короткая біографія Попрадова, лишь въ самыхъ главныхъ чертахъ, съ оцѣнкой его поэзіи.

Обширное его жизнеописаніе, смотря въ подробностяхъ и навыкахъ, съ которыми онъ дѣйствовалъ, появятся въ скоромъ времени въ отдѣльномъ томѣ.

Старались собрать все, что только представлялось возможнымъ, о чемъ знали и слышали, чего добиться только теперь удалось, чтобы представить, по возможности, полное собраніе.

Замѣтимъ, что половина стихотвореній Попрадова, въ числѣ двадцати четырехъ, въ этомъ изданіи узнаетъ свѣтъ впервые, слѣдовательно они до сихъ поръ не были извѣстными. Изъ 45 стихотвореній въ оригиналѣ, только два являются переводомъ съ нѣмецкаго, именно: Серенада и Увялый листокъ.

Матеріалъ группированъ по предметамъ поэтическаго произведенія: любовь, природа, родина, патріотизмъ, a въ концѣ – стихотворенія разнаго содержанія.

Время произведеній и мѣсто сообщенія, на сколько они извѣстны, приведутся въ примѣчаніяхъ.

Въ праздникъ Рождества Христа Бога.

 

                                                                                                      Дръ Н. А. Бескидъ.

Поэзія Попрадова.

Поэтовъ на Карпатской Руси было и есть очень мало. Конечно, причину тому нужно искать не въ недостаткахъ способностей у населенія этого края, a въ бѣдственномъ его состояніи. Вѣдь какъ его народу воспѣвать природу и ея красоту, правду и любовь, когда онъ находился тысячелѣтія въ рабствѣ и угнетеніи.

Однако, если въ краѣ мало поэтовъ, то изъ этого еще не слѣдуеть, что тамъ и поэзіи мало. Напротивъ, скорѣе и болѣе отвѣчаетъ правдѣ, что гдѣ поэтовъ много, тамъ по большей части поэзіи мало. Вѣдь трудно назвать поэзіею безконечные перепѣвы однихъ и тѣхъ же мотивовъ, при чемъ каждый позднѣйшій перепѣвъ оказывается несовершеннѣе и прозаичнѣе предыдущихъ. Такая поэзія представляетъ иногда безотрадное зрѣлище, особенно, если критика не очищаетъ ниву поэзіи отъ плевелъ, a напротивъ, содѣйствуетъ буйному ихъ произростанію.

Истинный поэтъ заниматься перепѣвами, пѣть съ чужого голоса, не можетъ.

Изъ вѣнка карпаторусскихъ поэтовъ, безсомнѣнно, первенство принадлежитъ Попрадову. Это общественное мнѣніе установило, a критикъ, который рѣшился бы отрицать поэтическія достоинства его произведеній, выдалъ бы самъ себѣ невыгодный аттестатъ.

Однако, насколько является признаннымъ это значеніе Попрадова въ карпаторусской литературѣ, въ то же время нельзя сказать, чтобы его обликъ былъ критикою выясненъ.

Слѣдуетъ намъ отмѣтить, что подъ именемъ Попрадова скрывался Юлій Ивановичъ Ставровскій, по положенію приходскій священникъ въ Земплинскомъ Чертижѣ, Пряшевской епархіи.

Псевдонимъ этотъ онъ пріялъ отъ рѣки Попрадъ, въ долинѣ которой онъ родился. Тотъ же Попрадъ вдохнулъ свой романтизмъ въ душу нашего поэта и музу его сдѣлалъ такой плодоносной.

Воспользовавшись съ перваго же своего литературнаго труда псевдонимомъ „Попрадовъ“, онъ и потомъ почти всегда выступалъ подъ этимъ именемъ, почему и извѣетенъ, какъ поэтъ Попрадовъ.

Родился онъ 18 января 1850 г. въ Спишскомъ Сулинѣ, отъ родителей Іоанна и Праскевіи отъ Дулгаза. Всѣ гимназическіе классы окончилъ съ отличіемъ въ Левочѣ и Пряшевѣ. Въ 1869 году былъ принятъ епископомъ Іосифомъ Гаганцомъ къ причту Пряшевской епархіи, послѣ чего богословскій курсъ окончилъ въ Будапештскомъ университетѣ, какъ воспитанникъ центральной семинаріи. 8 марта 1874 г. постригся въ чтецы, a 6-го апрѣля 1875 г. былъ рукоположенъ тѣмъ же епископомъ въ пресвитеры. Какъ новорукоположенный, былъ придѣленъ, въ качествѣ сотрудника, къ Ярембинскому приходу, a затѣмъ къ кафедральному собору. Послѣ того былъ назначенъ, какъ концептистъ, въ епископскую канцелярію, a вскорѣ — письмоводителемъ консисторскихъ засѣданій и, наконецъ, 27 мая 1879 г., на предложеніе Адольфа Ивановича Добрянскаго, какъ патрона, былъ назначенъ приходскимъ священникомъ въ Чертыжъ, гдѣ оставался до самой смерти, въ теченіе двадцати лѣтъ, душпастыремъ. Скончался онъ 27 марта 1899 г. и отпочиваетъ на восточной сторонѣ чертыжскаго храма, въ нѣсколькихъ метрахъ отъ могилы А. И. Добрянскаго.

Попрадовъ работалъ на полѣ филологіи, исторіи, этнографіи, a въ концѣ своей жизни особливо на полѣ теологіи. Охотно занимался и вопросами просвѣщенія. Но, конечно, Попрадовъ родился прежде всего поэтомъ и поэзія пріобрѣла ему имя и славу.

Безспорно, Попрадовъ немного писалъ, безконечно меньше того, сколько позволялъ его громадный талантъ. Не вольно однако забыть намъ, что былъ Карпатороссомъ. Самый образъ жизни, ложь, окружающая его, всюду противъ которой слѣдовало ему бороться, печальныя обстоятельства, борьба за насущный хлѣбъ, — достаточно причинъ заключали въ томъ, чтобы его отвлекать отъ мирныхъ кабинетныхъ занятій, отъ уединенной души, столь любезной музамъ. Но что сохранилось за нимъ, это является прямо жемчужиной карпаторусской поэзіи.

Первое стихотвореніе Попрадова, которое сохранилось, это былъ Сонъ. Сочинилъ его еще будучи ученикомъ 8-го класса, и появилось оно въ 25 числѣ Свѣта отъ 1868 г. Но несомнѣнно, что онъ и до того времеии писалъ. О томъ и преданіе указываетъ.

Весьма способствовалъ развитію его поэтическаго таланта славянскій литературный кружокъ[2] Центральной Семинаріи, гдѣ вмѣстѣ съ тѣмъ представился ему способъ къ поэтическому соревнованію, чѣмъ расширялся кругозоръ его мышленій и углублялось содержаніе произведеній. О томъ онъ самъ свидѣтельствуетъ въ своемъ стихотвореніи: Прощаніе 1870—71 г.

Его стихотворенія частью свѣтъ узрѣли въ современныхъ мѣстныхъ русскихъ журналахъ: въ Свѣтѣ, Новомъ Свѣтѣ, Карпатѣ и въ Листкѣ.

Онъ былъ художникомъ съ самаго начала. A чѣмъ дальше текло время, сталъ тѣмъ болѣе недосягаемымъ. Въ его стихахъ можно замѣтить всѣ силы, всѣ элементы, изъ которыхъ слагается жизнь и поэзія. Въ его глубокой натурѣ, въ его мощномъ духѣ все живетъ. Ему все доступно, все понятно, онъ на все откликается. Попрадовъ — всевластный обладатель царства явленій жизни.

Отличительною чертою большинства поэтовъ является нѣкоторая односторонность. Они смотрятъ на жизнь сквозь призму, преломляющую свѣтовые лучи извѣстнымъ образомъ, и тотъ или другой цвѣтъ рѣшительно преобладаетъ въ ихъ произведеніяхъ.

У Попрадова подобной односторонности не встрѣтимъ. Онъ подходитъ къ жизни съ открытою душою, чуждъ предубѣжденности или преднамѣренности. Онъ ничего не навязываетъ жизни, a старается взять у нея только то, что она дѣйствителько даетъ. Воспѣваніе природы или возлюбленной занимаетъ въ его произведеніяхъ не больше мѣста, чѣмъ какое занимаетъ природа и любовь въ самой жизни. Онъ прекрасно понимаетъ, что человѣкъ, со всѣми его стремленіями, страстями, надеждами и разочарованіями, подчиняется и бытовымъ, и историческимъ условіямъ, и собственной своей природѣ, и окружающей его внѣшней природѣ, что онъ не таковъ, какъ изображаетъ его та или другая теорія, a что онъ таковъ, какимь создаетъ его самая жизнь. Попрадовъ воспроизводитъ явленія жизни, какъ истинный художникъ.

Уже въ раннихъ стихахъ слова въ устахъ Попрадова являются тѣмъ, чѣмъ кисти и краски въ рукахъ живописца. Ему стоило дать лишь два-три штриха и картина была совершенно готовой. Въ особенности очерки родного края вызываютъ у читателя полное удовлетвореніе. Этими прекрасными его стихами могъ бы гордиться каждый культурный народъ. Для того „Листокъ” примѣтилъ въ своемъ некрологѣ:

„Покойный былъ выдающимся дѣятелемъ и безспорно самымъ талантливымъ писателемъ на Угорской Руси. Никто у насъ не могъ написать такихъ звучныхъ и глубокомысленныхъ, такихъ классическихъ стихотвореній. Его Вечерній звонъ, Ha Бескидѣ, Къ Угрорусскимъ и т. д., появившіеся въ „Листкѣ“, могутъ служить образцомъ классическихъ русскихъ стихотвореній. Въ нихъ высокая мысль, чувство глубоко, форма безупречна. Никто изъ угро-русскихъ писателей не достигнетъ такого совершенства, какъ Попрадовъ. И такое свѣтило должно было въ цвѣтѣ лѣтъ угаснуть на нашемъ злосчастномъ небосклонѣ. Увы, или мы, или предки наши должны были ужасно провиниться передъ Богомъ, что лучшія силы наши едва зацвѣтутъ, увядаютъ”.[3]

Однако Попрадовъ и при своей разносторонности не перестаетъ быть цѣльнымъ ни на минутку. Напротивъ, кто углубится въ его поэзію, не можетъ не признать, что она, хоть затрагиваетъ разные предметы, но въ сущности истекаетъ изъ русской души. Горячій патріотизмъ дышитъ изъ каждаго его стиха: рисуетъ ли картины внѣшней природы, или создаетъ картины вещественнаго міра, поетъ ли о любви м т. д. Онъ апостолъ русскости. Вь немъ живетъ прошедшее и настоящее русской жизни. Вся его поэзія, — это очеркъ своей жизни, въ сущности трагическая судьба карпатороссовъ въ стихахъ. Въ этомъ горячемъ патріотизмѣ коренится его несокрушимая сила и мощь духа, смиреніе жалобъ, елейное благоуханіе молитвы, пламенное, бурное одушевленіе, тихая грусть, кроткая задумчивость, вопли страданія, стоны отчаянія, таинственная нѣжность чувства, недуги современнаго общества, упоеніе любви, радость свиданія и т. д.

Онъ гордо подчеркивалъ:

„Русскихъ знамени слѣдую,

Борюсь противъ злыхъ враговъ,

За народность, мнѣ святую,

Готовъ пролить мою кровь!“

                                (Я Русскій!)

 

и прибавлялъ къ тому:

 

„Мнѣ слово русское, родное,

Дороже иностранныхъ фразъ,

Мнѣ пѣнье русскихъ дѣвъ простое

И ихъ плясанье удалое

Милѣе всѣхъ жеманныхъ красъ.“

(По возвращеніи на родину.)

 

Но эта любовь, хоть относилась вообще къ русскости, всетаки была тѣмъ лучше, воспламенялась еще больше, чѣмъ далѣе сосредоточилась на Карпаты, на тѣснѣйшую родину.

„Моя отчизна здѣсь въ Карпатахъ,

Среди лѣсистыхъ синихъ горъ,

Гдѣ мой народъ въ старинныхъ хатахъ

Живетъ съ неизслѣдимыхъ поръ.

Вотъ здѣсь родился я и страстно

Влюбился въ родину свою,

Ее, хоть бѣдну и несчастну,

Но въ простотѣ своей прекрасну,

Всегда радушно воспою”.

(По возвращеніи на родину.)

 

Все то, что существовало внѣ русскости, считалось чужимъ съ его стороны. За чужбину, a не за отечество, почиталъ и Венгрію, не смотря на то, что его родина находилась тогда въ рамкахъ Венгріи. Какъ прибылъ въ ея центръ, вспомнилъ о родинѣ, и при вечернемъ звонѣ колокола, невольно вырвался глубокій стонъ изъ его сердца:

 

„Хоть ты пуста, хоть убога,

Хоть твой сынъ утомленъ спитъ,

Хоть не получилъ отъ Бога,

Какъ другіе, благобытъ,

Русь святая, ты, мать, моя,

Ты любима сторона,

Земля сладкаго покоя,

Рай Авраамова лона ! “

(Вечеромъ на чужбинѣ)

 

и добавилъ къ тому:

Вѣдь тѣ холодныя палаты,

Что гордо щеголяли тамъ,

Не то, что наши русски хаты,

Любовью, людкостью богаты”.

(По возвращеніи на родину.)

 

Вопреки всякой бѣдности, здѣсь и воздухъ пріятнѣйшій былъ и ароматъ полей, цвѣтники луговъ, болѣе чувствовались и пѣснь пастыря лучше звучала, даже и дѣвушка, исключительно русская, нравилась ему. Подчеркивалъ:

 

„Кто иностранкѣ бы предался,

Пусть зовется безчестный плутъ.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

Тебѣ отдамъ я сердце мое,

Дѣвушка Русская ! Твой буду,

Тебя я теперь воспѣваю,

Тебя, тебя любить буду.

Съ тобой буду я жизнь проводить,

Отъ тебя влюбленъ, буду любить !

Но кто ты? Гдѣ ты ? Не знаю !

Не слышалъ твоего имени,

Но что ты русскаго племени

Будешь, какъ я, это знаю ! “

(Къ … )

 

Преданный своей народности, тѣломъ и душой, онъ не понималъ, какъ можегь нѣкто отрѣкаться отъ того, что дороже всего. Обращался къ Отрицателю народности и спрашивалъ:

 

„Гдѣ разумъ, гдѣ сердце твое?

Гдѣ маленька логика?

Научись любви къ матери

Отъ безумнаго быка !

Бѣжи лишь въ таборъ, который

Тобой усилить хочетъ,

Вѣдь какъ куколь долго время

Членомъ его не будешь !

                                (Отрицателю народности.)

 

Чѣмъ болѣе препятствовалось русскости, любовь къ ней тѣмъ болѣе воспламенялась въ сердцѣ Ставровскаго. Съ раздраженіемъ осуждалъ враговъ:

 

„Намъ въ злое то почитаете,

Если требуемъ праваго,

Ha себя не уважаете

Коль требуете крайняго?”

(Къ клеветникамъ нашимъ.)

 

Его гнѣвъ направлялся прежде всего прогивъ Габсбурговъ, этихъ древнихъ враговъ славянства, но въ особенности русскости, которую они не хотѣли признать въ предѣлахъ своего государства, и для разрушенія которой они предпринимали всѣ средства. Они суть тѣ нѣмцы, къ которымъ обращался Ставровскій и смѣло подчеркивалъ:

 

„Уважай на себя нѣмецъ,

Отчетъ дай о прошломъ свѣту,

Тогда лишь осуждай другихъ,

Если уже по отвѣту !

Насъ не учи, кого любить,

Кого сродникомъ почитать,

Сердце само объявляетъ,

Къ кому надо любовь питать !

Хоть онъ Царь, хоть Самодержсцъ,

Всетаки онъ Русскихъ отецъ,

Пока славянъ крѣпко любитъ,

И мы его съ чистыхъ сердецъ !! “

(Отвѣтъ врагу славянства)

 

Однако Ставровскій былъ демократомъ, въ буквальномъ смыслѣ этого слова, который какъ ненавидѣлъ Габсбурговъ, на столь не терпѣлъ и абсолютизмъ Романовыхъ. Слѣдуетъ намъ подчеркнуть, что онъ династію русскихъ не считалъ за русскую, a прежде всего въ ихъ, германизмомъ сильно примѣшанной крови, искалъ причину неблагополучія доли русскихъ, такъ дома, какъ и заграницей, вмѣстѣ имъ приписывалъ недоразумѣніе, которое отдалило поляковъ отъ русскихъ.

 

„Охъ сколь терпѣлъ полякъ убогій,

И сколь Велико-Россъ дорогій,

Подъ всемогущимъ скипетромъ царя !

Какъ бьютъ обоихъ тираны Россіи,

И Россъ и Полякъ въ Сиберіи

Терпятъ отъ тирана кесаря !

Охъ Полякъ, Россъ понеже ты славянъ,

Моритъ, умертвитъ и бьетъ тебя

Чужій, лютый тиранъ !

И прибавилъ къ этому примѣчанію:

 

„Вамъ я изъ сердца желаю:

Да громъ небесъ ! . . но нѣтъ, да Богъ васъ

Милостиво помилуетъ,

Да проститъ вамъ, что рука ваша

Ha сынахъ Славы дѣйствуетъ ! “

(Страданіе славянъ.)

 

Ставровскій, и вопреки разнымъ вмѣшательствамъ и препятствіямъ, которыя ставились на пути русскости подъ

Карпатами, сначала непоколебимо вѣрилъ въ лучшую будущность. Правда, что особливо рука епископа Панковича много зла причинила, всетаки онъ бодро, весело пѣлъ:

 

„Но не долго снѣгъ, морозы

Будутъ ѣздить по полямъ,

Вновь придетъ весна и розы

Расцвѣтутъ по цвѣтникамъ !

Такъ и ты, о Русь святая,

Разъ пробудишься отъ сна

И пройдетъ зима лихая

И покажется весна …”

(Зимній вечеръ.)

 

Онъ былъ убѣжденъ, что пройдетъ мимо и эта чаша. „Геній русскихъ” ясно подчеркивалъ, что

 

„Господь небесъ, справедливости

Судья, плачи тѣсныхъ грудей

Слышавъ, и испытавъ твердости

Безпорочной вѣры вашей,

Призвалъ меня, Руси генія,

Съ святой важностью велѣлъ:

Сходи къ Русскимъ, отъ паденія

Спаси народъ, чтобъ разоцвѣлъ.”

(Геній Русскихъ.)

 

Но какъ могла оправдаться его вѣра, когда возрожденію сами карпатороссы противодѣйствовали? Раздраженный отъ печали, воскликнулъ онъ:

 

„О Русь несчастная! Скажу тебѣ въ укоръ —

Такъ жить, какъ ты живешь — и мерзость и позоръ!

Съ прискорбіемъ души спѣшу я изъявить,

Что это полусмерть и грѣхъ, и срамъ и стыдъ!

Любить родной языкъ, любить родную кровь

Законы не претятъ, не возбраняетъ штыкъ.”

(Къ угрорусскимъ.)

Однако не помогли ни возбужденія, ни упреки. Что больше, именно тѣ, которые званы были впередъ водить, именно тѣ попали прежде всего въ грязь деморализаціи. Національный духъ постепенно слабъ, русскій языкъ забывался, отъ русскости бѣжали, отрѣкались публичко, оставили даже вѣру. Напримѣръ, потомки родины когда то пряшевскаго епископа Тарковича перешли въ таборъ кальвинистовъ. Съ огорченіемъ примѣчалъ Ставровскій:

 

У нихъ ужъ нѣтъ любви, ни силъ,

Родной народъ имъ ужъ не милъ!

Учить простой народъ простому слову

Для нихъ проступокъ и позоръ . . .

Сами желаютъ темноты,

Онн лишились вѣры, чести,

Путемъ предварительства и лести

Ищуть отличій и наградъ;

У нихъ все — эгоизмъ — развратъ!

(Lasciate ogni sperаnza)

 

Но мало по малу нашлись люди, которымъ опротивѣли уже и церковные обряды, жаловались на длинныя богослуженія и безпощадно укорачивали, коверкали, вселенскими учителями составленный, тысячелѣтіями освященный, и нашими предками въ наслѣдство оставленный, обрядъ богослуженій. Другимъ не нравился уже и календарь, будто бы отжившій свой вѣкъ и всячески старались ввести новое лѣтосчисленіе. Нѣкоторые даже и кириллику начали уже замѣнять мадьярскою азбукой. Смотря на это явленіе, развѣ не въ правѣ воскликнуть Ставровскій:

 

„Такіе кормчіе, ей Богу!

Не воскресятъ народъ отъ сна,

Не проторятъ ему дорогу

Къ успѣшной жизни никогда!

Ахъ, стыдно мнѣ, стократно стыдно,

Стократно больно и обидно

Глядѣть на сей позорный сонъ,

И выжидать предсмертный стонъ!

(Lasciate ogni speranza)

 

Что больше, раздражительно заявлялъ:

„Мнѣ, стало быть, ужъ мерзко, гнусно

Ha угро русскихъ и глядѣть!

Не чаять имъ ужъ пробужденія,

Для нихъ, — скажу безъ утаенья, —

Покровъ надгробный ужъ простертъ,

Ихъ рокъ: кончина, гибель, смерть!“

(Lasciate ogni speranza)

 

Онъ потерялъ совершенно вѣру въ будущность Карпато-россовъ и съ печалью обращался къ своему любимому народу, a вмѣстѣ съ тѣмъ и къ славянству:

 

„Ты беззащитный мой Гелотъ

Умри, сниди во мракъ могилы,

Несчастный Угро-Русскій родъ!

Славяне, пойте гимнъ печальный,

Зажгите факелъ погребальный !

(Lasciate ogni speranza)

 

Попрадовъ эти строки написалъ въ 1897 году. A этотъ былъ его послѣдній стихъ. Правда, что два года жилъ еще до своей кончины. Однако больше не пѣлъ. Вѣдь кому было пѣть? Измѣнникамъ, которые даже краснѣть не умѣли уже, и продавали подрядъ: честь, вѣру, народность, обрядъ, календарь, азбуку? Поэзія его, эта прелестная поэзія, въ которой нѣтъ никакой насильственности, никакого жеманства или излишества, которая легка, нѣжна по стилю и глубока по содержанію и силѣ, которая течетъ свободно, чисто, какъ вода Попрада, заткнулась ка вѣки. Съ этихъ поръ Попрадовь занимался исключительно теологическими вопросами, приготовляя къ печати свои церкныя проповѣди.

Конечно, его пессимистическій взглядъ на дѣла совершенно былъ правильный. Вѣдь положеніе ухудшалось день ото дня, a прежде всего про собственную трусливость, нерачительность, измѣну. Онъ умеръ съ полнымъ убѣждевіемъ, что и любимый имъ народъ скоро послѣдуетъ въ могилу, a Карпатская Русь, какъ таковая, исчезнетъ совсѣмъ съ земного шара.

Всетаки его пессимизмъ не оправдался. Народная сяла оказалась болѣе сильной, чѣмъ оковы, наложенныя на его руки и ноги. A вѣримъ въ Бога Вышняго, что эта народная сила, какъ сломила старыя оковы, способная будетъ сокрушить и тѣ новыя, которыя приготовляются для ея окончательнаго порабощенія.


- Александер Митрак

Путевыя впечатлѣнія на Верховинѣ – А. Митрак

MytrakСтатьи А. Митрака изданные в газете «Свѣтъ» 1867. 1., 14., 15.. 16 числа.

Верховиною обыкновенно называютъ у насъ тѣ гористыя части ужанскаго, бережанскаго и мараморошскаго комитатовъ, которыя — своимъ болѣе холоднымъ климатомь. убогою, густо-гористою землею, особымъ говоромъ и одѣяніемъ своихъ жителей, — отличаются отъ прочихъ, хотя также гористыхъ мѣстностей нашей сѣверовосточной Угорщины. И на самомъ дѣлѣ. Верховина — отдѣльный, особый край: тамъ уже не созрѣетъ кукуруза, столь любимое растеніе нашего народа. только овесъ и овесъ повсюду; хижины не бѣлены, изъ смерековаго дерева; хлопы сорочки свои не на переди, но на зади связываютъ; словомъ повсюду особыя, отличательныя черты на лицѣ и человѣка и природы.

 

Дорога отъ Поляны черезъ гору «Роздѣли», за которою и начинается уже Верховина, довольно скучна: съ одной стороны гора покрытая буковымъ лѣсомъ, — съ другой въ глубинѣ горный потокъ» и опять гора съ непроницаемыми солнечными лучами лѣсомъ. Сею то дорогою пришли Мадьяры въ 9-омъ столѣтіи, которую, по преданію Anonimi Belae regis notarii должны были прочистити имъ русскіе Галичане. Скучное однообразіе дороги выше Пудполозя прекратилось и очамъ моимъ представился видъ совершенно для меня новый: горы вмѣсто хмураваго лѣса покрыты были свѣжею зеленью травы, овса и другихъ посѣвовъ. Окрестностъ стала веселѣе, просторнѣе. — День уже къ вечеру клонился, когда мы въѣхали въ верховинское мѣстечко Верецки, иаполненное торговымъ жидовскимъ племенемъ. На другій день утромъ я воспользовался предложеннымъ менѣ случаемъ, чтобы разсмотрѣти ближайшую окрестность. День былъ ясный, воздухъ утреннесвѣжій, и съ горі «Мончель» въ восторгѣ любовался прекраснымъ видомъ то тутъ то тамъ возвышающихся полонинъ, сихъ горъ — исполиновъ, господствующихъ своими обнаженными отъ лѣса вершинами надъ прочими горами. На одной изъ полонинъ я замѣтилъ что-то бѣлое и на вопросъ мой: что тамъ бѣлѣется? спутникъ мой отвѣчалъ, что то бѣлая глина, то есть . . . снѣгъ. И то было 3-го юлія! На возвратномъ пути мы собирали по дорогѣ драгомѣты, между которыми мы нашли нѣсколько очень красивыхъ и совершенно правильной формы. Удивляясь ихъ правильности, мы пыталися открыти способъ ихъ образовнаія; но всѣ соображенія и догадки наши, какъ не посвященныхъ въ тайны природы, неудавалися. Видя неудачу нашихъ ученыхъ изслѣдованій, я прибѣгъ къ помощи поэзіи и подумалъ въ себѣ:  не окаменѣлыя ли это слезы

 

нашего народа только вѣковъ страдавшаго и наплакавшагося не мало!

 

Потомъ я отправлся въ близкое селеніе Быстрое, чтобъ оттуду взобратися на полонину, на которой быти я такъ давно желалъ. — Идя пѣшкомъ, я пустился въ разговоръ съ двумя мальчикамй, которые окончивъ свою повинную работу при починкѣ дороги, возвращались домой. — Одному могло быти 12 лѣтъ отъ роду, другому 10. — Не смотря на дѣтскіе годы ихъ, — житейская забота, бѣдная жизнь — такъ печально розвили ихъ,что они говорили будто взрослые. Вопрошаю ихъ, какъ они поживаютъ? — «Тѣсно, паночку; нее хлѣба», — былъ смутный ихъ отвѣтъ. Якъ же помагаете себѣ, откуда достаете хлѣба? «Жиды помогаютъ намъ, они даютъ намъ на хлѣбъ». Вотъ единственные благотворители на верховинѣ. И что за хорошіе благотворители они! Отъ благотворительности ихъ народъ повсюду бѣднѣетъ, а они множатся и богатѣютъ. —

 

Въ Быстромъ взявъ съ собою проводника, мы утромъ пустились въ дорогу, которая, то полями, тб лѣсами, все выше и выше вела насъ.

 

— Повсюду такъ пусто, такъ тихо, бозлюдно. Лишь иногда смутный голосъ пастушеской свирѣли долетаетъ до насъ и скоро прекращается спустя не много времени опять одинъ и тотъ же печальный верховинскій напѣвъ жалобно разносится по верхамъ и долинамъ и скоро замираетъ. Смутный пустынный край!

 

По мѣрѣ того, какъ мы все выше и выше шли, буковый лѣсъ постепенно малѣлъ, и наконецъ совсѣмъ прекратился, и только по мѣстамъ виднѣлися ничтожные, кривые кусты смереки или яловника. Отъ утомительной дороги и солнечнаго жара почувствовавъ въ себѣ сильную жажду, нашъ проводникъ повелъ насъ къ источнику воды для утоленія жажды. Тутъ вода съ такою силою и въ такомъ изобиліи вырывается изъ скалъ, что сейчасъ образуетъ собою цѣлый потокъ, воды коего съ оглушительнымъ шумомъ пробираясь промежъ громадные камни, быстро текутъ въ долину. — Утоливъ жажду студеною какъ ледъ водою, мы бодрѣе, свѣжѣе ступали вверхъ. — Вотъ уже и скалистый хребетъ «гусли» передъ нами и верхняя точка ея «пикуль» висится надъ нами; — вотъ тамъ и стадо воловъ пасется бродя въ высокой по колѣни травѣ, скоро наросшей послѣ недавнаго растаянія снѣговъ; вотъ и невиданные мною полонинскіе цвѣты. Я рвалъ ихъ и бросалъ, чтобъ легче взобратися на верхъ и оттуду широко, далеко взирати на Божій міръ. Наконецъ мы и на верху, на которомъ едва можно помѣститися 5—6 людямъ, и я съ жадностью обращаю мои взоры то въ сію то въ ту сторону, желая разомъ обозрѣти всю окресность. — Я всегд любилъ лѣзти на высокія горы и съ вершины ихъ восхищатися видомъ отдаленныхъ мѣстъ; но на полонинѣ я еще никогда не бывалъ. Какъ высоко, надъ горами, стою я теперь, и далеко, далеко вижу ! . . Какъ жаль, что человѣкъ на Верховинѣ принужденъ укрыватися отъ вихровъ и метелей въ узенькія долины, откуду такъ узокъ и ограниченъ кругозоръ его. А тутъ на вершинѣ каковъ просторъ, какая ширина для взора! Но какъ далеко видитъ отсюду око человѣка, повсюду лишь горы волнуются. Я стоялъ на самой границѣ, и обращалъ взоръ мой то на угорскую, то на галинкую сторону. И тутъ и тамъ мертвая тишина шу мою. Мы съ другомъ моимъ Н. верхами от- правились въ Мараморошъ. — Изъ высокой го- ры; отдѣляющей Мараморошъ отъ Берегскаго комитата, очамъ моимъ открылся опять новый видъ: я увидѣлъ Мараморошъ, сей особый край, наполненный весь горами, надъ которыми и тутъ и тамъ возвышаются полонины, мѣстами еще снѣгомъ покрытыя, а въ узенькихъ долинахъ разметаныя хижины верховинсКихъ селъ. — Въ долинѣ, стѣсненной горами, среди горъ, будьто въ сихъ горахъ нашего народа, погребена и доля его.

 

(…)

 

Мы съ другомъ моимъ Н. верхами отправились въ Мараморошъ. — Изъ высокой горы; отдѣляющей Мараморошъ отъ Берегскаго комитата, очамъ моимъ открылся опять новый видъ: я увидѣлъ Мараморошъ, сей особый край, наполненный весь горами, надъ которыми и тутъ и тамъ возвышаются полонины, мѣстами еще снѣгомъ покрытыя, а въ узенькихъ долинахъ разметаныя хижины верховинскихъ селъ. — Въ долинѣ, стѣсненной горами, пробирается по скаламъ и камнямъ потокъ или маленькая рѣчка, которая часто служитъ путемъ и улицею, по берегамъ въ живописномъ безпорядкѣ раскиданныя сѣренькія хижины съ крыльцами, частыя ворота, перелазы, безлюдностъ, тишина — вотъ верховинское село. А что за дороги тутъ! Или потокомъ иди, или если которая рѣченька благоизволила уступити тебѣ частъ своего каменистаго дна, то по ея гладенькой мостовой препріятно можешь прогуливатися. По такимъ то дорогамъ ѣхали мы верхами черезъ Подобовецъ, Пилипецъ, гдѣ умеръ и потребенъ одинъ изъ лучшихъ нашихъ народныхъ дѣятелей — Мустяновичъ, черезъ Иски до Буковца. — Повсюду только камни, нагія горы, бѣдная растительность встрѣчали насъ. Лѣса на мараморошской Верховинѣ дуже мало; земля самая убогая, такъ что и овесъ, сей единственный хлѣбъ верховнцевъ, въ лучшій урожайный годъ лишь одно зерно даетъ; нѣтъ никакихъ заработковъ, только скотоводство даетъ еще нѣкоторыя средства къ жизни.

 

Самая большая бѣда на Верховинѣ — недостатокъ путей сообшенія: возоваго пути тутъ майже нѣтъ, и лишь верхомъ на маленькихъ коникахъ доставляютъ себѣ жители къ пропитанію нужныя средства. Одинъ мадьярскій писатель, описуя мараморошскую Верховину, назвалъ ее Ирляндіею Угорщины. — Если подъ Ирляндіею разумѣютъ бѣдный, забытый край, скудныя силы, коего извлекаются для чужихъ выгодъ, но о которомъ никто не заботится: то Верховина одна изъ самыхъ бѣднѣйшихъ Ирляндій на свѣтѣ.

 

Пробывъ полтора сутокъ въ Буковцѣ и Искахъ, я отправился съ соборнымъ благочиннымъ и его письмоводителемъ въ сосѣднее селеніе Тюшка.

 

Тюшка, Тюшка, что за смутное, печальное мѣсто! Никогда не видалъ я такого смутнаго мѣста. Кругомъ пустыя горы; въ узенькой долинѣ бѣдныя дымомъ закуренныя хижины; убогій деревянный храмъ Божій; пустынность, мертвенность.

 

Опечаленный смутными впечатлѣніями, произведенными во мнѣ бѣднымъ видомъ Верховины, я избралъ болѣе простую и короткую дорогу, чтобы чѣмъ скорѣе оставити сей бѣдный край. Дсрога моя шла черезъ гору Прислопъ, черезъ которую и верхомъ переправлялся. Съ вершины ея я любовался прекрасніою панорамою мараморошскихъ горъ, но опять пожалѣлъ о томъ, что лшди тутъ не строятъ свои жилища на горахъ, но въ узенькихъ долинахъ, откуда такъ ограниченъ ихъ кругозоръ. Спущаясь съ крутой горы, чтобы не упасти въ бездну пропасти, долженъ былъ слѣзти съ коня. На горѣ я повсюду встрѣчался съ грозными, мрачными лицами верховинцевъ, возвращавшихся изъ бѣлецкаго сбора (ярмарка). Вообще въ лицѣ мараморошскаго русскаго человѣка замѣтно больше гордости, самоувѣренцости, и вовсе нѣтъ той унизительной покоркости и низкопоклонства, которыя такъ прискорбно отличаютъ прочихъ нашихъ верховинцевъ. — Послѣ 5-ти часоваго труднаго, утомителькаго перехода черезъ Прислопъ, я наконецъ съ радостію увидѣлъ, что тутъ уже конецъ Верховинѣ. — Въ теплой долинѣ растетъ мелай, фасоля, жито уже дозрѣвало; — въ лѣсѣ — букъ, береза и другія лиственныя деревя замѣнили печальную верховинскую смереку. Видъ здѣшней природы, напоминая мнѣ мѣсто моего рожденія такъ отрадно подѣйствовалъ на меня, что я почувствовалъ себя будто дома.

 

Желая еще и другую лучшую часть Марамороша посмотрѣти, я отправился черезъ Кушницу, Долгое — въ Изу, гдѣ священствуетъ извѣстный намъ писатель, положившій начало нашему новому многонадежному литературному движенію. — Послѣ двухъ-недѣльнаго странствованія по Верховинѣ, мнѣ пріятно было увидѣти лучшую, болѣе урожайную землю. — Горы постепенно малѣютъ и наконецъ при селѣ Липша открывается прекрасная обширная долина, орошаемая большими рѣками. Изъ Изы, благодаря благосклонности гостепріимнаго хозяина мы отправились посмотрѣти Вышковскую купель, прекрасно устроенную на довольно высокой горѣ, съ которой я восхищался прелестнымъ видомъ мараморошской долины, посреди которой вьется величественная Тиса и виднѣется прекрасная хустянская гора съ развалинами замка.

 

На возвратномъ пути изъ Марамороша я удовлетворилъ моему давному сильному желанію — увидѣти Ведикую-Копаню, и на дѣлѣ узрѣти плоды безпримѣрной у насъ пастырской дѣятельности мѣстнаго священника о. Андрея Поповича, посвятившаго всю жизнь свою просвѣщенію народа. Дѣтей уже не было въ школѣ, и такъ я только училищный домъ могъ посмотрѣти. Стѣны школы, какъ такожде и комнаты учителя, вымалеваны; въ школѣ есть глобусъ, землевиды, стѣнныя таблицы, сажень, и другія средства, нужныя для практическаго обученія дѣтей первоначальнымъ свѣдѣніямъ. Лѣтомъ дѣти въ 5-омъ часу утромъ приходятъ въ школу, чтобъ такимъ образомъ могли помогати родителямъ своимъ при полевыхъ работахъ и не задерживались ими отъ ученія. — Но самое большее удовольствіе и радость испыталъ я въ церкви на утрени и литургіи, Ничего подобнаго не вдѣлъ и не слышалъ я никогда въ русской церкви. Се истинно каѳолическая, соборная церковь, живый храмъ Бога живаго, въ которомъ едиными усты и единымъ сердцемъ славится и воспѣвается пречестное и великолѣпное имя Отца, и Сына, и Св. Духа. — Всѣ дѣвушки и парни приходили въ церковь съ книгами Великій Сборникъ, изданною мѣстнымъ священникомъ и раскупленною въ его приходѣ въ 150 экс.

 

Дякъ только началъ первое слово пѣсни, и вся церковь дружно подхватила и продолжала прекрасно, созвучноумилительно, на всей утрени отъ начала до конца, Проведши пріятно время въ поучительной бесѣдѣ съ достопочтеннымъ священникомъ, и посѣтивъ еще Имстичевскій монастырь, я отправился домой, съ пріятнымъ и благодарнымъ воспоминаніемъ о томъ радушномъ пріемѣ, который я повсюду встрѣчалъ въ короткомъ моемъ путешествіи по Верховинѣ.

 

«Свѣтъ» 1867. 1., 14., 15.. 16 числа.

- Александер Митрак

ДУМКА – А. Митрак

MytrakХмарно, темно;

Ворона кряче,

Мое сердце

За народъ плаче:

За народъ темный,

Бѣдный, бездольный.

 

Ци ты сонце

На насъ не свѣтишь ? !

Слободо ты

Панамъ лишь служишь?!

 

Або тебе такъ дуже мало,

Что наше племя тя й не знало!

 

Не знавъ тя нашъ народъ,

Не буде и знати,

Коль свѣтломъ умъ свой

Не буде взарати.

Бо слободу силовъ

Треба добывати.

И тѣломъ и духомъ

Треба добывати.

 

А кто ѣ смиренно

По жебрацьки просить;

Тому она нигда

Добрѣ не послужить.

- Александер Митрак

МЫ УБОГИ – А. Митрак

Мы убоги и мало насъ,

Велика въ насъ старость:

Наши дѣти босо ходятъ

Про вашу немудрость.

 

Говорятъ вамъ наши люде:

„Языкъ свой любите,

И народни права ваши

Никому не дайте.” —

 

Добрѣ имъ тамъ говорити,

При сытости полной,

И писати статеечки

О жизни народной.

 

Мы же бѣдни сговоримся,

Народность продайме;

Панство наше высокое

И насъ въ ласку прійме.

 

Отцы наши также смутно

И въ тѣснотѣ жили:

Перемѣновъ старой вѣры

Колачъ пріобрѣли.

 

Намъ же своимъ наслѣдникамъ

Народность лишили;

За ту добру тямку свою

Бодай спочивали!

- Александер Митрак, Степан Фенцик

Д-ръ Степанъ А. Фенцикъ: Почему мы открываемъ памятникъ А. А. Митраку?

Въ 1931 году, благодаря глубокой солидарности широкихъ слоевъ русской общественности на Подкарпатской Руси и благодаря сочувствію со стороны земскихъ и городскихъ властей, О-во им. А. В. Духновича открываетъ четвертый по счету памятникъ выдающемуся культурно-національному дѣятелю карпаторусскаго народа.

При открытіи памятниковъ О-во руководится не случайнымъ мнѣніемъ.

Первый — былъ открытъ въ Севлюшѣ — нашему вождю и патрону О-ва — Александру Духновичу, затѣмъ въ Ужгородѣ О-во карпаторусскихъ студентовъ «Возрожденіе» совмѣстно съ О-вомъ им. А. В. Духновича соорудило памятникъ Евгенію А. Фенцику, преемнику Духновича на полѣ національнаго возрожденія. Въ 1929 г. въ Ужгородѣ О-во им. А. В. Духновича торжественно открыло памятникъ А. И. .Добрянскому, національно-политическому вождю своего народа въ ознаменованіе десятилѣтія со дня добровольнаго присоединенія къ ЧСР. и тѣмъ самымъ включенія въ рамки славянской державности.

Въ 1931 году мы открываемъ памятникъ Александру Андреевичу Митраку, въ знакъ полной солидарности съ его трудами въ области утвержденія нашего языка.

Въ 1931 году нашими стараніями и Учительскаго Товарищества Подкарпатской Руси въ школы были допущены, впервые послѣ переворота, дѣйствительно русскія книги — букварь и двѣ читанки, составленныя на основаніи нашей — русской — литературной традиціи и знаменитаго словаря А. А. Митрака.

Въ этомъ году уже не только національные противники, но и представители ученаго міра, недостаточно освѣдомленные въ нашихъ литературныхъ дѣлахъ и смѣшивая наши разговорные діалекты съ языкомъ нашей литературной традиціи, пытались доказать, что, вслѣдствіе нашей принадлежности къ малорусскому племени, мы должны учиться въ школахъ на … украинскомъ языкѣ. Въ этомъ утвержденіи ничего новаго нѣтъ.

Вѣдь и словарь Митрака, которымъ мы всегда гордились, какъ своимъ національнымъ сокровищемъ, въ свое время не былъ одобренъ мадьярской Академіей Наукъ, въ то время, какъ словарь Ласлова Чопея, который русскими буквами писалъ на испорченномъ мадьярскомъ языкѣ, получилъ премію за свою «научность». Теперь-же противники единства русскаго народа и несвѣдущіе хотятъ насъ — малороссовъ — заставить обучаться на украинскомъ литературномъ языкѣ, который представляетъ собою мѣшанину изъ польскихъ и новоизобрѣтенныхъ словъ и формъ. противныхъ не только нашей литературной традиціи, но и нашей разговорной рѣчи и церковно-славянскому языку, который вѣками крѣпилъ нашу русскость. Но при этомъ сторонники украинскаго языка совершенно забываютъ то, что только незначительная часть малорусскаго народа, и то подъ благодѣтельнымъ вліяніемъ нѣмцевъ, рѣшилась на то, чтобы отказаться отъ своего дѣтища — обще-русскаго литературнаго языка и перейти на мѣшанину, выполняя этимъ программу тѣхъ, кому опасно единство русскаго народа. Они забываютъ, что и при современномъ безправіи всего русскаго народа статистики показываютъ, что большинство малорусскаго племени и понынѣ признаетъ русскій литературный языкъ своимъ сокровищемъ, общимъ для всѣхъ русскихъ племенъ.

Нашъ отвѣтъ на всѣ эти попытки и утвержденія — торжественное открытіе памятника А. Митраку, который впервые далъ нашему народу учебникъ для перехода отъ мадьярской школы къ своему родному языку. Нашъ языкъ — это языкъ словаря и сочиненій Митрака. Онъ обогащаетъ сокровищницу русскаго языка нашими мѣстными словами, но нигдѣ и ни въ чемъ онъ не противорѣчитъ тому, къ чему мы всѣ стремимся, — русскому литературному языку. Вѣдь слѣдуетъ помнить, что свой словарь, и тѣмъ болѣе свои стихи и прозу, Митракъ писалъ для карпатороссовъ, а слѣдовательно и исходилъ онъ изъ того, чтобы его книги были доступны нашему народу и были ему на пользу. Тоже, что Митракъ въ настоящее время пользуется широкой любовью народной, и что его словарь и нынѣ потребовалъ новаго изданія, свидѣтельствуетъ, что онъ трудился не напрасно и что народъ оцѣнилъ его труды по достоинству.

Митракъ создалъ крѣпость нашего языка, эту крѣпость защищали наши дѣды и родители, эту крѣпость будемъ защищать мы, наши дѣти и  внуки.

Основаніе этой крѣпости лежитъ въ нашемъ русскомъ говорѣ, стѣны этой крѣпости созданы трудами нашихъ старшихъ вождей — Духвовича, Добрянскаго, Раковскаго, Митрака, Фенцика, Сильвая, Кралицкаго и прочихъ «соколятъ» Духновича, а нынѣ, наши современные писатели возводятъ бойницы, вершины которыхъ уходятъ въ безсмертье, освященное именами великихъ русскихъ и міровыхъ писателей — Пушкина, Достоевскаго и Толстого.

Прославленіе А. Митрака — это праздникъ Русской Культуры, наше утвержденіе и нашъ отвѣтъ.