- Без рубрики

Милен и Любица – А. Духнович

МИЛЕН И ЛЮБИЦА

ИДИЛЬСКАЯ ПОВѢСТЬ,

ОТ ДРЕВНИХ РУСИНОВ ВРЕМЕН

Еще под высоким Карпатом, под цвѣтами гобзящим Бескидом широко пространный Русскій Народ не был иноплеменникам подвержен, и еще власными управлялся чиновниками, так званными Крайниками, по быстротекущаго Лаборця, Уга, Латюрки, и славныя Тисы берегах, храбріи Русины, властительством своим довольныи, весело утѣшалися, в чистой совѣсти послужвше Господу, в свято простой природѣ як свободныи птички играюще, в заимной любвѣ як родныи братя жили. Обиталища их от снѣжнаго Карпата по самій жерела славнои Тисы, а с южной стороны тихотекущим великолѣпным Дунаєм граничилися. Тогда от воинственных Вождом Стиликоном еще 520-го года в Италію для взыску Славы отшедших, но горе, мѣсто жданнои славы темный гроб обрѣтших сродников своих оставшіи Русины, уже свѣтлостію божественнаго Евангелія просвѣщенныи, презрѣвше нѣжных художеств, земледѣланіем занималися, доволніи худаго кровавым потом набывшим куском хлѣба, и сытным стада молоком, доволніи домашним простонарод­ним, от мягкой волны истканным убором, по широкопространных зеленых нивах, по тѣнных, самому міру современних лѣсах, невинно стадо пасуще, и невинними народними играми веселящеся, часто же о отшедших сродниках своих ужасно разговоряще. —

Но оставим древно-народныя слави Исторію; преднятая повѣсть снуется по берегах славной рѣки Лаборца; — бо помянути потребно, что рѣка Лаборец, в коей, по свидѣтельству Безименнаго Нотарія, Владика Славян утонул, в древное время, от подземных теперь уже скрытых источников, так глубока била, что и в сухих погодах только лодками и плытями чрез ню плавати, перебродити але никогда било возможно. По обой сторонѣ таже Лаборця жили невиннни Русини старательно землю дѣлающіи, и великое стадо найпачеже овец и коз по масних, и гобзивых полянах пасущіи: жили в заимной любвѣ и побратимствѣ, своих водителей К р а й н и к о в честующе, и им повиннующеся. — На сѣверо-восточной сторонѣ рѣки занимала их высокая гора, тогда названна С и н а й с к о ю горою, которая теперь В ы г о р л я или Д ѣ л познавается, с ужасною на вершинѣ скалою, называемою Синайскій, или от тѣх, которіи теперь древность Русинов помрачити хотят, Снинскій Камень реченою. — На большом горбику оныя горы стоял тогда маленькій, и хотяй не знаменитым художества украшеніем, однакожь красками внутренняго благоговѣнія убранный Монастыръ, святѣй Екатеринѣ посвящен, с маленькою деревяною церков­цею, набожными Чина С. Васлиія Великаго Закониками обитаемый, котораго уже и самых щебеней не знати.

Колькораз молода развивалася весна, собралося с обоих сторон множество побожных богомолцев, найпачеже молодых пастухов с веселыми пастушками; всѣ приходящіи по можности от своих плодов дары приносили в Монастырь, моляще Вседержителя, чтоб береги их тучною пашею, нивы и сады богатым плодом благосло­вил, и отвратил грозный повод от берегов их.

Едным веселым весны днем, на день С. Великомученика Георгія собралося множество богомолчиков на Святую Гору, бо сего дня первый весенный отправлялся праздник. С десныя рѣки стороны собравшіися ожидали зарѣчных другов, везущихся рѣкою плытями и лодочками. — Прекрасный вид! множество шлюбкащих лодочок укрыло рѣку, на них побожное пѣніе и веселость благочестивая, звук свистков, свѣрѣл, фуяр и дудочок, набожных гласов повторяющих в радость похитили сердце, паруски украшены вѣночками, разныя барвы цвѣтами, зеленым синьо цвѣтущим бервинком, пантликами и тонкими ширинками, словом вкусно украшены корабчики показовали великаго праздника торжество. — Ледва приближилися к берегам, и молоды дѣвушки як хитріи серны скакали уже по зеленой травѣ, лстиво обращающе взоры на слѣдующих молодых пастухов; — повиталися любезно обоих сторон сродники, дѣвушки цѣловалися заимно, шептали собѣ тайны уже давно явныя, всегда тайком поглянувше на стороны, еднакожь хотѣли, чтоб тайньш взоры их от молодцев видомы были. — Видати было тут, як една чорнобрыва, чорными кручеными волосами утѣшается, друга сивыми оченьками ажь серденько проникає, една отлучается білень­кою шіею, той бѣленькая гобзящая грудь як снѣг свѣтится, и не едного пастушка серденько ранит; а тут неискусна молоденька як ягодка, як розовый брост дѣвушка дивится, незная, чему грудь ей так непокойно двигается. — По парѣ приближалися дѣвушки к святой обители, их послѣдовали народно убраны молодцы, по малы же за ними крачали честныи сродники, где сѣдою бородою почтенный Законник священою водою и святьім крестом их благословил, и о имени господнем набожно привитал. — Тут отдавали дѣвушки дары свои на престол: по единоцѣ ишли, выпорожнили свои ко­шики, положивше на святый престол бѣленькій як снѣг пшеничний хлѣбушок на жертву приготовленный, разный овощей плод, гру­дочку сыра, масла, и патокаго меда, а прекрасно с роз и незабудки увитый вѣнок повѣсивше на святый образ Пресвятыя Богоматери, или Святыя Екатерины. —

Сей час принесла первую свою жертву за рѣкой живущая 16 літ­ня Л ю б и ц а; — радость и невинность плавали на ей румяных, невинных личках, и проницающіи чорныи оченька на прекрасний праздничный образ вперше, такій показала вид, як сама любовь; она первый раз показалася на народном празднику, и она всѣх дружек своих красоту перевышила так, як царица цвѣтов роза перевышает в травѣ процвѣтающіи косички; еи чорненьки оченька, бѣло-румяное личко, узонькій красноватый як дозрѣла ягодка ро­тик, бѣленькая холмистая грудь, и снѣгу подобныи плечи, по которых вороно-чорных волосов звязочки разсыповалися, уязвили мо­лодих пастушков, всѣх взоры на едну Любицю вперты неотмѣнно стояли, очарованныи молодцы потряслися, думаючи что Ангел с неба стоит пред ними, еден другаго шептом о имени незнамыя дѣвушки вопросивше. Так стояла с трепетом при образѣ праздничном душею тронена Любица; грудь ей тряслася чувствуючи и сама незная чего; и тѣм болше лучшая, что сама свою красоту еще не понимала.

Между прекрасними молодцями всѣх взоры заемшій М и л е н 20 лѣтній юноша, тихо стоял под широко-вѣтвенною липою, невнимательно разсмотрѣв по веселящихся прекрасних дѣвушках; — Очи его як врановы с множеством смѣющихся очей стрѣчали; с внутренним пораженіем посмотрила на него кажда дѣвушка, и напрасно обернувше взор сосѣдѣ своей дашто шепнула, с нову тайно- повергше взор на прекраснаго молодця, и нехотяще засміялася на него. Но Милена ни еден возбудил взор; увидѣв же невинно стоящую под молодою липкою Любицу, сей час с груди его несносный выразился вздох, лице его от незвычайнаго нѣкоего стида покраснѣло, а взор аки би окований остал на чорнобрывой дѣвушеньцѣ; — теперь Любица наремно вергла оченько на стенящаго Милена, и напрасно оченька ей занурилися, незная, что такое всторгнуло серденько ей, и потряслася в всѣх удах; но и Милен потрясся, сердце било грудь, и не посмѣливался болше поглянути на чаровную дѣвушку, а еднакожь взори его непрестанно на ней висѣли; — он весь тронен и безчувствительный стоял, боязнь обяла его, чтоб дивний дѣвушки образ случайно не удалился ему; — и прекрасная дѣвушка не удалилася, остала на своем мѣстѣ як закопаний столб, як би заворо­жена, не внимая на разговоры дружечки своей, только тайная якаясь сила взоры ей на незнамаго младенца тягала, и коли с его смутными очами стрічалися, сей час як бы терном пободена, возмущенны взоры к маленьким ноженькам пустила. Даколи прекрасна Любица между дѣвушками наремно стратилася, тогда Милен в великое упал непокойствіе, но с нову увидѣвше Любицю дораз увеселился, очи его искрили радостію, як между чорных хмар на пространныи поля напрасно сходящій мѣсячок увеселяет жизнь рябых косиць. —

Сконченной набожности, духовный законник благословив бого­бойных посѣтителей, — повернулися с благоуханіем и тихостію всѣ богомолцы; — уже отити принужденна и Любица, первый раз никогда чувствимый чувствовала непокой, сердце ей тряслося, смут­но поглянула на затрупившаго Милена, и тяжкій вздох вырвался с ей бѣлых персей, прискорбно ступала к берегу, где лодочка уже наполнена ю ожидала; еще раз обернулася, глянула на едном мѣстѣ под липою стоящаго Милена, и с нову печальньхй вздох поднял стиснутую ей грудь; нѣмо ступила в лодочку, и она сей час поплыла по чистой водичцѣ. — Милен ужасный взор еще раз верг на отходящую лодочку, и только не замлѣл, что она спасеніе его отвезла. — Нещастный Милен! Як бы громовым ударом тронен, остал под липою, слезы с его очей текущіи сросили зеленую траву, бездушно впер очи на быстротекущую, и серебряньгми валами играющую рѣку, проклинал ю, что она отдаляет его от любезнаго Ангела; но уже не видѣл свирѣпую лодочку, она счезла по валах, як легко парящая птиченька по воздусѣ. В сем состояніи тогда только пробудился от тяжкаго сна, коль его товариши покликали. — Что тобѣ? говорили соболѣзнующіи младенцы, — ты болен? голова болит тя брате? и сожалѣли всѣ, бо его любили сердечно, он врага Не мал; он больным себе сказал, бо истинно боль его великій и тяж­кій был; — ишол с товаришами по бережку, всегда на рѣку и на тамтую сторону позирающе, не внимал на звук пѣнія и игры другов; поблагодарив их, войшол в хижчину отца своего Богдана, поцѣловал любезнаго старика, и разговорился с ним о бывшем празднику. — Старик благочестивый прієм в обятія сына своего, сказовал ему о древних временех, о случившихся поводѣх и ущербѣх, и о чудесном защищеніи Пр. Богоматери; так утружден сну предался мягкому. — Милен оставив стараго родителя в сладком снѣ, вышол в сад, и печално впер очи на тамтую сторону рѣки; — не увеселил его уже лѣпо за горы выходящій мѣсячок, не радовали взор его трепетающіи звѣздочки, он безчувствен стоял як закопаний столб, на конец скричал: что мнѣ случилося? что я чувствую? от куду сіє трясеніе перс, чому непрестанныи вздохи ? — О чому не знал я взор мой от ней отвратити? чому я пропал на отходѣ ей? и чем есть сія печаль доселѣ? — Ах, ах, я нещастный! ю едну вижу я, вижу тя о прекрасная дѣвушко под липою, вижу тя стрѣляющую оченьками на мене, вижу тя печальную, вижу чорній оченька, воронисты волосы по бѣленьких плечах плавающіи! — О прекрасная дѣвушко, ты мене очарнла, ты сердце моє плѣнила, я уже болше не живу! — о естлиб и ты мене любила! — Но где ты? о далеко! Бог вѣдает, где ты почиваешь? и можно в обятіях другаго? незная, что я тужу за тобой! — но драгая, твой прекрасный образ всегда предо мною есть, с мною он будет день и нощь, с мною выйдет на зеленую пашу, со мною к поточну черчущому, он мнѣ сопустствовати будет по унылых лугах, и можно без надежды, чтоб его даколи увидѣти!

Жалостно сказал сій слова, оперся на сухій пень, воздвиг очи на свѣтлый мѣсячок, и печальный вздох выразился с грудей. Так прекрасна она, говорил, як ты нощная небес Царице, так красива она в числѣ дѣвушок, як ты между свѣтлыми звѣздами около тебе блестящими; — с нову замолчал, забылся, и с нову тяжкій вздох разсыпался по воздусѣ; так еще долго опертый стоял при безчувственной колодѣ, як она и сам безчувствен; — пустился на зеленый холмик, и тажкій сон запер слезящіи оченька.

Милен твердо уснув, в снѣ пред ним стояла любезна дѣвушка в подобном Ангела виду, он осмѣлен извѣстив ей горящую любовь, молил ю о заимной любвѣ, стиснув бѣлу рученьку, простер обѣ руки на обятіе, и се — о страх — он воздух обнимал! пробудился, обнимати готовій руки умлѣли, и новый жалостный вздох разсыпался с грудей его по широком воздусѣ.

Иными часами свѣтлая зоренька, и весело щебетающих птиц утреняя пѣснь Милена на радостны пѣсни возбудила, он доселѣ по набожной утренной молитвѣ радостно дул в гласную фуяру, и воздух отбивал по скалах его глас, но теперь первый раз смутно, и жур­ливо привитал в златой одеждѣ за горы велелѣпно исходящее солн­це, выпустив с кошары невинное стадо, дивящееся на печального вожда, вышел на поле, где его пастухи пріятно пріймали. Гут точился любезный разговор о вчерайшем празднику; еден показо­вая жолто-синю пантличку, которую ему любезна дѣвушка зчера подарила; другій показал косичку, которую ему мила дѣвушка запяла за широкій шепачок; третій спѣвал новую пѣснь, котору от миленькой вчера научился; един лишь Милен задуманый стоял опертый на палицю, ни слова рекше, — тяжкими вздохами занятый. — Пастухи примѣчающе незвичайну его скорбь, посмѣялися, и он уже утаити не мог, что сердце его любовь опечалила.

Любозь Милена день днем росла, он отдалился от пастухов, потупив игры и веселости; — не увеселили его зеленыя весны радости, и всякое товаришство ’му тяжкое было; самотностію занятый стадо своє загнал в дебрѣ, по хащѣ блудил отчаянно не кинувше болше фуяру, замолчал як кос во время жатвы, непрестанно прекрасныя дѣвушки образом упражнен. Часто садился на скалу ужасну, впер очи на тамтую рѣки сторону и сердился, что пришедшу вечеру отдалитися должен был от вида южных берегов, — и тогда на способ стенящей горлицы тужил, гласно говоряще: О щастливое дерево, котораго тѣнь пріймает тебе прекрасна голубочко! — О якій вѣтрик холодит румяное личко твоє? где ты? ты сердца моего драгоцѣнный бѣсерю! ачей никогда уже не найду тя? — и хотяй непремѣнно ты в моих очах, еднакожь ты мною невидима! — О естли бы ты чувствовала мою тужбу, естлиб ты знала коль я плѣнен тобой, на истѣ помиловала бы ты бѣднаго любовника, нещастнаго плѣнника!

В такой тяжкой тосцѣ горящіи ему покотилися слезы, еден ту­бою й вздох другаго достигал, и в том жалѣ посмотрил на покойно лежащую свою фуяру, наремно поднял ю, и напрасно от тяжести сердца громко заграл слѣдующую

ПѢСНЬ :

Прелестныя горы,

Быстры поточки,

Зелены долины,

Рябы цвѣточки,

О уже вы мене

Не веселите,

И страстную печаль

Не утолите.

Бо моє серденько,

И сам не знаю,

Чом плаче горенько?

Не понимаю,

Все горит як пожар,

Палит як пламѣнь,

О несносный тяжар,

Як млинный камѣнь!

Были то годины,

Но ужь минули,

Коли ми калины

Мило цвѣнули;

Коли ми соловѣй

Весело свистал,

Коли ми бѣлый день

Ясненько блистал.

Но щастіе моє

Где ся подѣло?

Чом моє серденько

Так занѣмѣло?

Пропала ми доля,

Доля молода

Убѣгла так скоро,

Як быстра вода!

 

Еще далѣй хотѣл пѣти жалостну пѣснь, но грудь не дозволила, свернувся на зелену траву, и полумертвый горенько стукал, як другочки лишеный голубок.

В такой тосцѣ провожал Милен всю весело играющую, но для себе мертвую весну, так стенял цѣлое лѣто даже до плододарящія осени; — он не был болше на праздниках народных, презрѣв игры и веселости другов своих, сам скитался як самотный воробец по скалах, презирая веселости юношества и звуки молодости. — Товариши, а найболше дѣвушки болѣзновали отсутствіе его, бо он перед тим началником был веселых сходов, а пѣсни его перевышали и самаго соловѣя любезныи триллы.

Уже утолился жар солнда, уже замолчал высоколѣтающій жаворонок, уже холодна осѣнь земледѣлця достойным благодарила пло­дом, уже все поле жолтая была стерень, коль печальньш Милен к берегу Лаборця вывел маленькое стадо своє, внимательно разсмотрял на другосторонніи береги: и сей час увидѣв привязаную к молодой вербѣ лодочку, напрасно всторгнен духом скричал: пойду, пойду на другу сторону; можно снайду ю; — альбо снайду ю, альбо там отдам жизни моей цвѣт, где она живет, на тѣх бере­гах, где она ходит, где ей ноженьки згинають пахнячу траву; — я пойду — една мысль, — а Милен уже як стрѣла в лодочдѣ; и сам не внимал, коли на другой стороні на бережку стоял. По­трясся весь, сердце било в грудь, и чувства умлѣли, як бы нѣкоею силою рушен, пустился в вербовый лѣсок, в густую и изрядно чис­тую рощицю; видѣл там и удивился, прекрасны поляночки, кипровыми деревцами обсажденныи, прекрасныи цвѣточки, около поточка маленькаго в двох рядах художно сажену незабудочку, фіялку, на малом же горбику гев там рожевыи корчи, а между ними раскряченную бѣлу лелію; словом кажда трава порядно огражденна увеселила его, як прекрасный рай сладости. С трясущим сердцем вшед во гущаву, и се зеленый виноградный сплеток с богатым плодом восторгнул дух его, и вздохнув: О Господи! естлиб она тут была, о кедь бы я ю тут найшол, яб уже щастія моего вершину досягнул. — Но, что то есть? не сей ли сплеток, не сіе ли мѣсто видѣла в снѣ? не так ли показалася она мнѣ недалеко от шумяшаго поточка? на истѣ, я сіє мѣсто видѣл в снѣ; я видѣл той холмик, видѣл розовый корчь, видѣл бѣлую лелію, невинную як она, бѣленькую як еи шія; — но ото лишь сон был, он изчез, и моє щастіе с ним, с ним пропала и моя доля! В той мысли пустился на зеленый цвѣтущій горбик, точил тоскныя слезы, и сей час с синьои модрячки, жолто сивои незабудки, жолтаго лотача, и зеленаго бервинка удобно сплетеный вѣночок пал на главу его; он возбужден от сего сна, створив очи, што то есть? и се, о — о — о радость! — прекрасная дѣвушка, як небесный Ангел стояла пред ним, в самой невинности, як самая вочеловѣчившаяся Любовь. — Милен тронен, подобно сребряныя тополѣ листочку трясся, напрасно скочив, и замороченною душею стоял перед веселою Любицею, нѣмый як камѣнь, глухій, и разслабленному подобный; тысящь любезных слов нараз хотяй выречи, силился дойти к Ангелу своєму, но язык и уды не служили ’му; як болван, як труп стоял, молчал, и стенял, — страсть чувствуя такую, якую никогда перед тѣм; только очи рѣки слез точащіи говорили любовь, — его радость ужасная была ему. — В том самом состояніи находилася и тронена Любица, потряслася и она, замолчала, очи на землю внурила, як закопана ни сюда ни туда рушатися годна; по малом часѣ обернув­шеся бѣжати хотѣла, но леда в три стопы — и уже стала, печальный взор вергше на ждаемаго молодця; — опять бѣжала, но Милен распален чувством едным шагом достиг ю, хватив за мягку ручень­ку, скричал: О ты истинно передо мною? Ты моя, — я снайшол тебе, ты моє блаженство! Так стояли непорочно, они любилися заимно незнавши любви, и сей час бросилися в обятія друг друга, подобно двом поточкам, кой быстрым стремленіем соединяются в мѣстѣ; — тогда створилися уста Милена, валится слово за сло­вом, як отверзшуся источнику валитися звыкла вода, горнувшая с собою, что ей на дорозѣ есть. Любезная Любице! дражайшая моя, ты мой Ангел, моя страсть и радость! Я люблю тебе, люблю болше як весь свѣт, болше як стадо и все имѣніе моє, болше як самаго себе. — Тебе едну видѣл я в жизни моей, тебе едну вижу на всяком мѣстѣ, с мною ставаешь, с мною лѣтаешь, ты моя душа, я без тебе мертв, унылый мнѣ без тебе свѣт; жар любве сушит сердце моє, як солнечный жар поля недоставшей росѣ; — ты роса сердца моего, я тобою живу, як зелена трава благою росою! Любица запалилася, як сходящей зори воздух искрили оченька ей, несмѣлыи вознести­ся, не рекла слова, только вздохнула, притулившеся в обятія любезнаго Милена.

Так стояли невинно радующеся любезныи молодята, як звык брат с сестричкою сходшіися по давном отсутствіи, и по малы успокенным чувствам, утихла и огненная страсть сердца их, тогда обоє посѣдали на горбочок, на котором не давно печальный Милен тужил; Милен расказывал свою тоску от перваго праздничнаго времене; говорил, як он ю глядал, як домагивался за ней, и як унылое было ему все весное и лѣтное время; — Любица же осма­лившая такожде сказала ему свою страсть, придавше, что и она тужила як друга лишенная горличка, и что от тогожде праздничнаго времене взоры ей непрестанно на берегах Миленовыя стороны впертыи были, что от онаго времене всегда только по берегах дѣло своє вдячнѣйше дѣлающе, туда и малое стадо своє отлучившеся от дружок своих заганяла, и як старательно украшала сію рощицу, вздохами ю холодивше, а слезами оросивше.

Так ревно поминали судьбу свою невинныи любовники; уже блестящіи звѣзды плавали по рѣцѣ, уже мѣсячок давно показался над горою: они таже повставали обѣщающе, что каждый день, єстли им робота допустит, изидутся; — с болѣзнію разлучилися: иди с Богом, говорила Любица, иди с Богом драгоцѣнный бѣсерку: иди и ты о имени Господнем, рек Милен, любезная невинна горличко, иди и думай о мнѣ в сладком снѣ. — Йшли, — но обоє огляншеся, с нову бѣжали в обятія себѣ, — иди серденько, рекла Любица, и подала прощательну рученьку Милену, и не запомни утром, єстли можно ти и отец твой соизволит, поглянути мою рощицю; Милен стиснув мягкую ручку, безмолвен прощался, любезный взор вергше на оставшую красоту, тогда разлучилися. Любица загнала стадо малое, Милен же бѣжал в лодочку, переплыв рѣку; — и тогда первый раз весело задул фуяру, от весеннаго праздника занѣмѣвшую. Теперь Милен як бы новорожден с нову веселую добыл дяку, он спѣвал, свистал, играл, фуяра его никогда спочивала, он уже посѣтил забвенных товаришей своих, и смѣло сказал, что он щастлив, что невинна и прекрасна Любица для него родилася; но всегда, пришедшу вечеру, препоручив стадо своє другу своєму, сам скоро скоренько бѣжал на другую сторону, где его любезна дѣвушка с новым вѣночком, и полною горстію рябых цвѣточков невинно привитала.

Что больше сходилися заимно, то доволнѣйшіи были сладкою жизнію; часто сказал Милен, як он влюблен, и что жизнь его без Любицы пустая была бы ему, як день без солнца, як нощь без мѣсячка; то само повторила и Любица, сказавше: что без Милена так жити не можно, як животному без воздуха, як рыбѣ без воды.

Многораз пѣсни перенимали, коль Любица спѣвала, Милен на колѣна ей склонив голову, увеселялся, и видѣлося ‘му, что и сам соловѣй пріемнѣйше не может щебетати; а коль Милен на фуярѣ играл, Любица внимательно сплетше вѣночок, на голову ему сложила, рекше, что и гласный кос не перевышает его милый голосок.

Един раз посѣтивше Любицу Милен, ей на поли поиманную горличку принес в подарок; Любица радостно пріяла дарок, по­ймавше любовну птичку за ноженьки видѣла, як непокойно трепочет крыльцями, щебочет, як бы дакого на помощь звала; — Любица с жалостным чувством смотрит непокойную плѣницю: — што ти миленька горличко? ты свободы желаешь? — кого зовешь? за ким тужишь? о наистѣ ты за другочком тоскуешь; о Милен! смотри, як она страстна! позволи, да пущу ю; тогда растворше перетики, и птичечка сей час щебетаючи отлетѣла на вѣтви, и далѣй искати содружочка своего. Любица на той вид печальная стала, склонивше головку на Миленовы плеча, в слезах рекла: О Милен! чтобы я чи­нила, естлиб и я так тебе стратила? О Господи! я бы болше не жила, яб сей час лишилася жизни! — Милен! я без тебе жити не могу. То самое чувствовал и оскорбленный Милен, и притулилея к слезящей дѣвушкѣ. —

Минувшу в так сладком и благом согласіи должайшему времени, обоє щастливіи были! Милен каждый день посѣщал Любицу, онаже всегда новым занимала его веселіем. Случилося еден крат, что Милен во обычный час пришедше, не найшол любезну дѣвушку в рошицѣ; непокойно’ ждал ю, и она не пріиходит; вызирает, идет ей в стрѣчу, и дѣвушки не есть, всходит на высокаго бука, — не видно дѣвушки. — О Господи! что сталося? ачей она больна? ачей головка ю болит? или что сталося? О я йду, йду, посмотрю ю! и в том стененіи вырѣзал на етом бучку имя любезной, вырѣзал и своє, и оба вѣночком незабудковым окружил, и благословил их рекше: расти, разширяйся бучку зеленый, расти чрез вѣки, и с тобой да растут имена и чистая наша любовь! Посему зажурен вергся на горбик под розовый корчь, рученьками Любичима засаженый, и стенял; — и се пред ним Любица побуренными и расплетеными волосами, выплакаными оченьками, без вѣночка на головѣ, без косицѣ на персех, сполошена як молода серна гонившу ю ловцю. — О небо! скочил троненый Милен, что тобѣ голубочко моя? кто тебе оскорбляет? скажи, йду и помщуся, сражуся и с самим великаном; Любица отворила плачущій ротик, но слово умлѣло, не могла промовити, только слезы тучею ліялися из чорных очей! Молю тя небом, скажи вину болѣзни любезна, скричал Милен, и отер лицем своим драгоцѣнныи слезы падаючій из очей Любицы. — О Милен, любезный пріятелю, солодкій друже! мене силят, — о Милен! мене нудит мамушка другаго любити; — мене мамушка уже обручила Лукану, богатому на сей сторонѣ ватагови; и замолчала, оченька предником покрыла, горко тоскуя. Милен ужасно устрашился, ем дѣвушку за руку; — так есть, продолжала Любица, Лукан силный и богатый, стада его пространно пасутся по горах и долинах, он лукавый Лукан прелестил мамушку мою, и обманул ю, а она желающая моего щастія, мене обѣщала ему; сіє вырекше впала в притул пораженнаго юношенька. — Но нѣт! Милен, я на сіє не склонюся, паду к ногам любезной матери, цѣловати буду колѣна ей, и умолю, умягчу душу ей, и она отстанет от сего намѣренія, она мудра, она благосклонна, она любезна мамушка.

О здѣлай тое любезна, говорил Милен, здѣлай, я чаю склоненія ей, она не будет противна нашему сочетанію. — Я любезный друже все сдѣлаю, я готова и без согласія мамушки тебе слѣдовати, я Луканова не буду, хотяй бы он и царским владѣл стадом; — я не послухаю мамушку, и не есть силы, чтоб она мя от тебе оттягла, я с тобой йду. — И что ты сказала? скоро перервал слово Милен, что ты сказала? ты не подумала, ты без разсужденія слѣпыми чувствами везешся. Нѣт любезная! сіе случитися не может, ты повинна мамушку слухати, твоя повиность, стару мамушку подкрѣпляти, ей суду подвергшеся волю ей исполнити; любезна, мы хочем сочетатися в брак, мы хочем в заимной любвѣ новое составити общество, и желаем блаженства; но узнай, что благословеніе Господнє спояется с благословеніем родителей. — О любезна, не противися материно­му желанію, да не отимет от тебе благословеніе и не изречет, хотяй не нароком клятву на тебе; бо тогда унылое будет наше сочетаніе, и наша жизнь будет блуд, будет грѣх и мерзость. Но послухай, иди, моли мамушку, склони сердце ей, и проси от ней благословенія. — О Милен! отвѣщала Любица, я повиновавшеся матери нещастна буду, а непослушна такожде нещастна; о Милен! я таже на всякій случай нещастна! Мамочку обмантил лукавый Лукан, ю богатство прелестило: она думает, что в множествѣ стада и имѣній залежит щастіе, она блеском обманута, непремѣнно Лукана желает зятя; Милен! я на всякій случай нещастна, — и тогда горко заплакала. — Не огорчай состояніе твоє любезна напрасным судом, судьба наша у Господа. — Ты повинуйся волѣ матери твоей, бо Бог непослушныя дѣти наказует, чти матерь твою, буди послушна повелѣніям ей, Господь помилует тя, и воздасть ти благодать за послушаніе, буди послушна як Ісаак отцу своєму; и єстли такая наша судьба, что мы соизволеніем матери твоей едно быти не можем, тогда прощай любезна, забудь мене, я отиду от туду в далеки стороны, пойду на конец свѣта, пойду в пустыню, скрыюся в скалы, и як набожный пустынник буду вздыхати к Господу о щастливой твоей участи. — Але драгая, пойди к матери, моли ю, и проси о благосклонности; — пойду и я, буду ю умоляти, просити, и чаю потѣху от ней; бо она твоя мамушка, она немилостива быти не может. — О не сердися друже, сказала Любица; — я чувством тронена изрекла пустое слово; я йду к мамушкѣ, йду, она добра, она склонна будет на моє желаніе. Так тішилися заимною надеждою, и солнце склонилося; они разлучилися.

Милен ужасными мыслями отяжен ступил в обыстя отца своего Богдана, цѣлую нощь сражался с тяжкими сонными видѣніями, непокойно ожидал утра, которое ему щастіе или вѣчную принесет пагубу. — Пришедшу утру, вывел стадо на береги рѣки, на зеленую стерню, вручив его другу своєму Братолюбу, сам с ужасным попеченіем переплыл на другу сторону, где уже его веселым видом и смѣющим ротиком прекрасна ожидала Любица; наремно летѣла ему в обятія, и сказала: Милен! мы щастливыи, мамушка склонилася на мою тоску, она изволила, чтоб я по моєму сердцу супруга избрала, приложивше, что тогда совершенну волю изявит, коль тебе сама увидит, и познает лично; бо молода дѣвица, — говорила — любовію и внѣшним тронена блеском часто обманутися может; она не разсуждает, слѣпою склонностію ведена бѣжит нещастна, як рыба на удицю, и на послѣд главатости своей жертва останет, цѣлую тоскуя жизнь, и проклиная первый перс своих огень, которым вѣк свой спалила. Я сказала мамушкѣ, что ты благочестив и добродѣтельный, и что ей на истѣ до дяки впадешь; она засмія­лася и обѣщала своє благословеніе, естли тебе достойным на сіє увидит. — Теперь Милен! приди со мною, и покажи нравы твой матери моей, дасть Господь не по долгом времени и твоей. Та уже мамушка твоя знает о нашей склонности? — но я еще отцу моєму о тебѣ не сказал: — учини милость Любиценько, приди сей час к старому отцу моєму, чтоб он видѣл щастіе моє, и благословил нас; он благосклонен будет, ты ему полюбишся; приди любезна, не далеко там под горою хижица наша. Любица склонилася на жадость юноши, — бо что не соизволит любовію плѣнена дѣвушка? – – И поспѣшно нарвала цвѣточки, сплела нову парту, умыла чистою поточка водою прекрасное личенько, и сей час готово убрана як Ангелик стояла перед любезным, готова на вся желанія его. Хитро таже позбералися; руки подавше собѣ летѣли як мысль к бе­регу, разом скочили в лодочку, и ледва сколько минут, они уже на маленьком дворику. — Остань, пождай немножко любезна, я сам войду к отцу, и приготовлю его на твой прієм; Любица остала под зеленою плодом важною грушкою. Милен тихо войшол в колибу, став перед сѣдым родителем, порумянѣв, спустил очи на землю. —

Что такое сыне, что ти дѣтино? якого нещастія вѣститель прихо­дить ты? говори смѣло сыне. — Милен приближился, поял за руку стараго, и поцѣловаів ю отворил рот, но слово на языку спер­лося — он замолк. — Что ти дѣтино? вопроси старик, и Милен сражающеся чувствами начал: Няню солодкій, я люблю едну дѣ- вушку, и сей час с нову занѣмѣл; — прошу о соизволеніи, — позволи лучшую, достойнѣшую и нравнѣшую свѣта сего дѣвицю пріяти за невѣсту! — Посмотрив острожно старый Богдан единаго сына своего, и с достояніем рек: Естьли ты красотою и блеском внѣщним не обманутый сыне мой, естьли избранна тобой дѣвушка богобойна и побожна есть, тогда щастливый будешь, бо Господь благословеніе токмо любящим его и добронравным давает. — Няню любезный, отвѣщал радостно Милен; я не обманутый красо­тою ни пустым блеском; дѣвушка моя, хотяй и весь женскій пол перевышает красотами и нѣжностію, но при том богобойнѣйша, честнѣйша, благонравнѣйша есть всѣх дружек своих, она достой- нѣйша твоєю быти невѣстою; — сія рек вышол з хижчины, и под минутою Любица стояла перед стариком, Миленом введена.

Любица старому дивною показалася, и естьлиб ей крыла не отсутствовали, думати повинен был бы, что Ангел є неба присутствует ему; она тронена спустила оченька, личка ей спламенѣли, го­ловка в землю внуренна, не смѣла и взор един вперти на старого, и уже стыдилася сама себе. Милен то на отца смотрѣл и радовался, что он внимательно витает свою дѣвушку, то весело на дѣвушку глянувше, распалялся сердцем; на послѣд взял ю за рученьку: прійди любезна дѣвице, поцѣлуй руку лучшаго на свѣтѣ отца; Любица нѣмо поцѣловала старикову руку.

Старый Богдан як очаренный не мог очи отклонити от прекрасныя дѣвушки, и сам незная, чому якуюсь велику склонность чувствует к прелюбезной дѣтинѣ; и наремно скричал: О Господи! в об­разі, в сѣх очах, в сем честном челѣ я познаваю, я ображаю любезнаго моего друга. — Дѣвице скажи, ты Драгомірова дщерь? — бо образ сей есть его любезный образ, в молодости моего драгоцѣннаго друга! скажи любезна, кто есть отец твой? Мой отец сказала жалостно Любица, был Драгомір, но я его не зпознала, мене мамка еще под серденьком носила, коли он преставился. Мати моя каждый день на гробѣ его плакала, и там мене в болести сердца породила.

Тогда потрясся тѣлом и душею старый Богдан, заключил в об­ятія дражайшаго друга своего дѣвушку, и горенько заплакал: дѣтино! ты Драгомірова дщерь, ты честнѣйшаго, блаженѣйшаго товариша моего дѣтина; он уже с Богом почивает, а я тужу за ним; он не был богатый, но порядный человѣк, и прото его Господь всегда благословил, не мал он врага, не завидѣл ему никто, бо он никогда не отпустил убогаго без помощи, без потѣхи. — Дѣвушко, а ты теперь изволила моєю быти невѣстою? я обновляюся в твоем согласіи, тебе люблю болше як всѣ дѣвушки, бо знаю, что ты образ отца твоего носяще изобилно и нравов его наслѣдница еси. Господь да благословит тя, да блогословит вас в купѣ, и подаст вам долгоденствіе.

Милен горѣв от радости, вибѣг приготовити дражайшей своей ужину; наполнил кошички яблоками, грушками, сливами, боросквами, и виноградами, положил на стол молодаго масла, сыра, меду, и бѣлый як снѣг хлѣб; — так гостил миленьку, и естлиб мог был, и сердце своє положил бы ей на гостину; поял румяное яблочко, давал миленькой с словами: то так румяное як твоє личко было, коли я тебе первый раз увидѣл. — Весело угощалися любовники, и уже соненько послѣдними сіяло за горы лучами; Любица извѣстила, что ей нужно отити; отбралася, прощалася с стариком, и отишла на обятіях Милена, который ю весело ажь к хижицѣ ей отпровадил; — обѣщая, что утром посѣтит ю, и любезну мамушку ей благочестивую, и от всѣх почтенную Власту, и ей свою склонность изявит постоянно.

Прощався с Любицею Милен, с веселым намѣреніем утраго посѣщенія, в сладкой радости повернул, вшед в лодочку, взяв весло, и невнимавше на прибытіе воды, в чуственном забытіи плавал на свою сторону; напрасно же обачив, что лодочка его мечется по ва­лах, и в самой середині рѣки к едной скалѣ так трѣснула, же и весло маленькое переломилося; тогда ухватили валы лодочку, и несли ю в далину як вѣтор; устрашился Милен, ратовати хотѣл, но уже не было можно; в отчаяніи несен волнами кричал, просил помощи, но бывшей нощи никто не слышал воплѣ его; он таже знаменаяся святым крестом, поручил Вседержителю судьбу свою; между страхом и надеждою летѣл по серединѣ валов! откуда прибыла вода незная, не видѣл, что чрез время прогулки его на Бескидѣ ужасный дождь ліялся; — видѣл гев там блистящіися по берегам огники, кричал, но рык воды не допустил голос к огневи; напослѣд увидѣв яснѣйшій блеск, лодочка его просто к нему сма­галася; и сей час приближилися помощницы, кваками желѣзными лодочку его привлекше, взяли его на свой корабчок, и вывели на сухій берег, просили до хижицѣ, на которой стѣнах мрежи суши­лися; он вшед, благодарив им, помолился Господу о спасеній своем. Рыбар, — сій бо были в корабщику — благодарили также Госпо­ду, давшему им милость сей день двѣ особы спасти. Един рыбарь сей час послужил своим гостям хлѣбом и овощами, другійже доселѣ приготовил рыбу, на угощеніе приходников своих. Бо знати нужно, что рыбари, кромѣ Милена, той вечер честнаго едного ста­рика выслободили от утопленій, и той был помянутый другій гость.

Рыбарь оставшій забавлял гостей своих, и не забавком другій приготовленную принес рыбу, и всѣ весело вечеряли; — домашній спросили гостей о их участи, и первый Милен сказал ужасный свой случай; посемуже вопрошен старик, вздохнув отер слезы, так начал говорити:       — Я братя любезныи житель, и гражданин великаго города К … именем Р а д а н, был Сенатором, болше раз и на- чалником гражданским, но о жалю, началники града того потупив­ше заповідь Божую, нечестиівыім путем пустилися, примѣром лукавым бывше, нравы сограждан своих погубили, они про малый и худый добыток, про дары, мамону, и про дочасное имѣніе, мѣсто правосудія неправду, окламство возвышили, — там про свойственную ползу грѣх похвалою, безчесть честію, злодѣйство добродѣтелію сталося, благочестивій гоненіями пренаслідовалися, а нечестивіи лестники, ласкателіе, найпачеже сродники нечестивых началников, воры и злодѣи в степени превозношалися, народ заслѣпленный тѣми прелщен не видѣл свою пагубу! Я видів неправедность противорек, неправедному суду противился, я закон защищал, и они мене прото ненавиділи, наустили противо мене народ, мою невинность потоптавше, на конец изгнали во заточеніе. О Господи ты праведен еси, не помни беззаконіе их, и натхни их духом святым, чтоб иміющіи очи виділи, и лишилися беззаконія.

Сія сказав старец, густый вздох высыпался из его грудей. Дивительно слышали его невинныи рыбари, чудящеся, что могут быти люде невинности гонителіе, и неправды защитителіе. — Так между пріязным разговором отдалися на покой, и твердо заснули.

Милен не зажмурил ока; он печальный изображал тужбу отца своего, и еще болше тоску Любицы, коль пришедшу утру не посітит, и с тім в смятеніе и безпорядок приведет ю.

Лишь что денничка золотыи разляла лучи, уже поставали всі. Старый взял свою палицу, вірную в путешествіи супругу, объем обоих рыбарей: Бог Господь и защититель добра отплатит вам добродітель; прощался с ними, прощался и Милен, и пустился в товаристві старика на путь; тихим шагом – ишли, и коль старик утрудился, посідали оба спочивати; — пришедшу жару полудневному, Милен завел старушка в зеленую тінь, ишол для него овощей зберати; и снову провождали путешествіе; и коль уже соненько заходило, радостно показовал старушкови Милен любезнаго отца своего домичок, котораго комин уже с далеки показовался. —

Там в смятеніи журился теперь старый Богдан, тоскуя горенько о сынѣ, трясся, чго сынови его нещастіе случилося; но услышав звук развеселился, и се Милен уже в обятіях его; — сказал ему сын нещастный случай, и сопутешественника своего участь, поцѣловал любезнаго отца. — Богдан слышав стараго судьбу, любезно привитал его, и рек: честный чужестранец! с радостію подѣлю с тобою, что мнѣ Господь дал, моє обыстя да будет и твоим обыстіем; с тѣм посадил стараго на мягкій столец, отложив его палицу и просил, чтоб спочивал с миром.

Удивившеся старый Р а д а н, в изобиліи сердца воскликнул: о Господи! колико человѣколюбія нахожу я тут, истина, праведность и благочестіе тут пребывает, тут нахожу я простую в природѣ невинность, тут не токмо слышу, но и вижу глас божественнаго Евангелія, что в пышных градах не найти; — братя! я тронен вашею незинностію, я вам служити буду, я от вас не удалюся. — Упокойся любезньш друже, отвѣщал Богдан, у нас все общее есть, ты сострадательность над нещастным великою называешь благодатію; у нас то повинностію называется, и свирѣпій звѣрь, кто не помилует нещастнаго; бо прошто дает Господь землѣ моей плод? прошто защищает Вседержитель худобу мою? ачей прото, чтоб сам уживал божое благословеніе? нѣт брате, мы всѣ едного отца дѣти, мы братя, мы повинни ратоватися заимно! Между тѣм Милен уго­товив брашно, и худою ужиною покрѣпилися, и пріял их сладкій сон в обятія. — Милен в снѣ видѣл Любицу ужасно плачущую, и о нещастіи нарѣкающую, и так разжалился, что пот обліял все тѣло его.

Зѣло рано гласили уже трубы, фуяры и свѣрѣли пастухов по лазурном воздусѣ; Милен взяв свою гласную фуяру, и выпустив стадо, бѣжал к берегу вручити его Братолюбу; спѣшно переплыв, стал в любезной рощицѣ, глядаючи любезную, кричал, кликал, и не обозывается; где ты любезна? долго задержуешь заимну радость нашу, и непокойно лѣг к студнику, где многораз в обятіях любезной спочивал, ждал уныло, и еще так долгое время не было ему.

Радан в обятіях Богдана вышол привитати святую природу, и возбужден чувствами веселился первым лучам денницы, которыи он в градѣ не видѣл перед тѣм. О прекрасна природа воскликнул, як ты прекрасна в твоей невинной святины, поздравляю вас зеленыи холмы и долины, вас шумящіи поточки, и вас невинно щебетающіи птичатка, вашое пѣніе перевышает звуки всякаго музикалнаго рода; — о я чувствую тайное вліяніе природы, она разпростирает окресть мене воздух невинности, и роскошнаго пріятства, безвѣстный огень возгаряется в сердцѣ моем, он разпространяется по всему моєму составу. Сладостное состояніе! все мене плѣняет, все мнѣ приносит удоволствіе, все приводит в удивленіе, все представляет мыслям моим свободу, и блаженство; оковы обременявшіи мене исчезли, сердце упоенно сладостію; из очей ліются чувствительныи слезы радости! — Всѣ существа наслаждаются здѣсь спокойствіем, и щастіем! невинныи селяне! вы вкушаете спокойно пріятности свободы, нощь приосѣняет вас благотворними тѣнями своими для сохраненія от человѣческой жестокости; а в градах? — о скоро увидит человѣк день, и в мѣстѣ с оним узрит мучителя своего; — о тут люде живут, а в градах безчувствителніи звѣріе! благотворний сон царствует в хижинѣ токмо земледѣльця и пасту­ха, ни пронзительный глас злодѣйства, ни ужасныя чудовища ненависти, вѣроломства, или мщенія, ни суетныи происки жадности, и самолюбія, окламства и скупости никогда тут не прерывают онаго, с ним неотмѣнно обитают невинность, и спокойствіе. Когда тут сладкая тишина покоится, тогда в пышных градах злодѣйство владычествующее изощряет стрѣлы свои, приготовляет пагубный яд, и назначает себѣ жертвы, словом в градах тѣсный есть человѣку свѣт; человѣк человѣку змій, враг и волк; а тут распростертая каждому земля, тут друзя, тут братія; — о я презираю вас пустый грады, я тут успокоюся; брате, я с тобой жити и умерати желаю, бо душа твоя пріемлет чувствованія смѣшанныя без живости, и без нѣжности! — Так говорил Радан, радость и веселіе обяснили чест- ныи его взоры, обнял благочестиваго Богдана, и малым шагом ишли оба в общій уже домичок. —

Но что чинит бѣдный Милен? — Он вшел в рощицу, Любицу не нашол там; разсмотрѣв, и о страх, имена их стерты из кожи бука, где их Милен врѣзал; о Господи! скричал, не даякое ли нещастіе случилося тут? о лишь бы Любицѣ не сталося дашто! но чому ей нѣт здѣ? Милен разсуждал, не мог похопити ужасный случай; между тѣм слышал шум в корчѣ, радостно скочив, о тут есть она; — но мѣсто любезной предстал ему смѣющійся Лукан, вопрошал его: что ты искаешь тут Милен? Любицу ждаешь? О бра­те! я сожалѣю ти, всуе ждаешь ю, — она уже не твоя, она тебе болше не любит, сама склонилася мнѣ, сама подала мнѣ ручку, понравило ей ся моє стадо, она богата желает быти; она вчера тут была, власного рукою стерла из бука имена, отреклася тебе говоря: так да исчезнет первый мой неразсудный огень, так да сотрется наша дурная любовь, як стерается кожа сія из очареннаго бучка; ненавижу мой первый состав, теперь стераю его память из моего сердца; — тогда впала в мой обятія, рекла: я твоя с тѣлом и ду­шею, не желаю болше видѣти иностраннаго Милена; я сожалѣю ти брате, но что дѣлати? она свободна собою, она уже моя. — Милен як громом пораженый впал на землю, умлѣвал, без- чувствен сражался собою, и умерающему подобный воздвиг очи: О ты вѣроломнице! где твой сладкіи слова, где обѣщанія, где присяга? — Я божуся небом, я тебе люблю хотяй и невѣрну, бо­жуся, клянуся небом и землею, что никогда болше не посмотрю ни на едну дѣвицу, лишь тебе тоскуя, тебе любити буду, хоть взор твой болше не узрю. Сія не говорив но плакав, вергся на землю, и тяжкій вздох выразив, безмолвен смотрил на так прелестное мѣсто.

Лукан свидѣтель был его тяжести, поднял его с словами: брате, сожалѣю ти искренно, — но прошу не уболшай твой жаль сѣми мѣстами, иди с миром, я тя перевезу на другую сторону, — там найдешь щастіе твоє, там найдешь вѣрнѣйшую дѣвицу; забудь, прокляни мѣсто сіє, и никогда не вернися на вѣроломства мѣсто, где токмо печалишь сердце твоє. — Так поял его за руку, посадил в лодочку, и перевез на другую сторону рѣки, и посмѣялся, оставив его безчувственна. —

Милен заморочен, як из тяжкаго сна пробудившійся, не понял, что ему случилося; — сердце му било страшно, и вздохи силою двигалися с трясущихся грудей; но по малом времени престали слезы, упокоилися перси, простерся на земли; ах невѣрна! сказал, сломила вѣру, о як краткое было моє щастіе! як печальна была недавно еще, коль мати ю Лукану обѣщала. — О волѣл я умерти прежде, нежели ю первый раз видѣл под широкою липою, коли первый раз упала она в мой обятія; о нещастный день, коль я ю видѣл, и еще нещастлившій, который мене до ей рощицѣ привел; о невѣрна! ты вѣрнѣйшее сердце с стадом перемѣнити годна; — но упокоюся, — что даремно плакати буду невѣрную; я потуплю тя, я презрю твоє имѣніе, презрю тебе, и лукаваго твоего Лукана; — буди, о буди щастлива, забуди мене, естли можешь; моя радость будет, естли твой грѣх непремѣнно в слѣдах твоих будет. — Так полный жалостію приблудился, и болше слова о невѣрной не выразил. —

Не увеселило болше печальнаго Милена веселое другов пѣніе, он с нову по прежних блудил унылых берегах, самотный в темном омраченіи скитался, и хотяй потупил недостойную любве окламницу, еднакоже невѣрной вѣроломницы прелестный образ выразити не мог из тяжких мыслей своих; часто вышол на высокіи береги, и оттуду непрестанно смотрил на нещастную сторону, где его покой погребенный есть; но всегда еще болше опечален, бо всегда лишь Луканово стадо видѣл по зеленых широких лугах; ах нещастное стадо! говорил, ты отъяло, ты ухитило мою жизнь, ты вина моей несноснои печали! Так скитался три дни, не вкусил хлѣба, ни воды пил, и уже отчаянному подобный сам не видѣл, что дѣлает. —

Четвертаго дня раненько напрасно вырвался. — Пойду скричал, пойду в зеленую ей рощицу, отдам долг природі, и на том мѣстѣ отдам дух, где первую жизнь чувствовал, где во обятіях еи жизнь мнѣ солодка была; там умру, там отдам любовь в жертву невѣрности.

Ишол, и уже при студничку стоял, под буком тѣнистым, где первую завязал любовь. — Тут, о тут выплачу мою душу, — тут можно погребет тѣло моє нѣкто, тут буде ся блукати постоянный мой дух. — О любезна фуяро послѣдній раз оголосися, где весело играющу слышала она тебе, тут послѣдній задуй жаль; — прієм фуяру, и запѣл жалостным голосом:

Тяжкій жаль на сердцѣ моем

Творит мнѣ отход твой;

Віроломна! непокоєм

Пражу дух, и взор мой;

 

Стону, сохну, засѣдаю,

И уже не обрѣтаю

Твой взор гладкій,

Твой вид сладкій,

И образ прекрасный.

* *

*

Оставилась мя жаждуща

Любве твоей! — о жаль!

Потупилась рыдающа;

О несносна печаль!

О невѣрна! — сердце моє

Болесное, и страстное

Повражила,

Низчезила,

Ты на вѣк поранила.

* *

*

О помни еще на мене.

Любезная моя,

Повернися, глянь на мене,

Еще я люблю тя;

 

Возврати ми хоть сон краткій,

Возврати мнѣ покой сладкій,

Ты Ангел мой,

Хранитель мой,

Помни мой непокой!

 

Тебе Лукан, — о лукавый

Богатством обманил,

Тебе блеск суєт безславный

Напрасно очарил:

 

И ты клятву преступила,

Вѣрно сердце потупила,

Вѣроломна,

О безбожна,

Мою грудь погубила.

 

Не кляну тя, — будь щастлива

В обятіях Лукана,

Только молю — памятлива

Буди и на Милена;

 

Я покойно на мѣстѣ том,

Где ты присягала небом,

Отдам мой дух,

И он округ

Твоей долѣ избудет! —

 

Милен так жалостно спѣвал, повторил гласом фуяры своея каждый стих; и се растворился розовый корчь; он подвиг оченька, и се, о небо! Любица пред ним, с блядым образом, печальным видом, и слезными оченьками! — Что ты тут дѣлаешь жестокій звѣрю? рекла ему, естьлиб была я знала твоє присутствіе, не безпокоила бы твою прогулку; — обернувшеся отити хотѣла. — И ты тяготишь жестокая, что еще раз подолжаешь видѣти нещастнаго, отвѣщал Милен, и хватил ю за руку; Любица отвратила лице, чтоб слезы утаила; рука же ей горѣла, и тряслася як осика. Что? ты плачешь? ты невѣрна! Любица омочена слезами, трясущими глазами посмотривше, видит, что и он плаче: ах невѣрный и ты пла­чешь? рекла; о плачи, плачи вѣроломный, зри фалшивый обман­щику тое сердце пораненое, которое про тебе нещастливое будет во вѣки; да будет слава твоя, что ты невинну и легковѣрующую дѣвицу прелестити, и обманити мог; — о ты мене на вѣки оскорбил, я тобою на вѣки нещастна; тогда ручками покрыла от слезных токов мокрое личко, и в великости скорби впала во обятія дивящагося Милена. Он трепетом притулил ю к собѣ: о любезна вѣроломничко, ты уже плачешь! о ачей слезы жалости, ачей скорбишь о грѣсѣ невѣрности; пожалуй любезна, навернися к  моєму страстному сердцу, помилуй тебѣ всегда вѣрнѣйшаго, для тебе самои живущаго смертнаго. — Любица вперше очи на держащаго ю Милена: что? ты обвиняешь мене вѣроломством? а ты сам невѣрный! Кто? я невѣрный? обозвал Милен, я невѣрный? о скари мене Боже, естьли я перемѣнил хоть крошеньку огня любве; дѣвушко, я терплю муку неисповѣдиму, я лишуся жизни, я разсыплюся от печали, естьли ты не отстанешь от твоего намѣренія; — дѣвушко! я малое стадо маю, но великое сердце, моя любовь перевышает стораз Луканово стадо; — дѣвушко! ты с Луканом не будешь, о не будешь щастлива! — навернися вспят, бо ты для мене, а я для тебе рожден; остави лукаваго Лукана, с мною щастливѣйша будеш! Чудесный человѣче, что говорить? я Луканова? нѣт, нѣт, богме нѣт; я Лукана не терплю, я постарѣю сѣдою партою, я умру, а я Луканова не буду; он злочестивый; он мене обманивал, он сказал, что ты мнѣ невѣрный, что тебѣ другой стороны дѣвушка понравилася, что ты стер имя моє, и проклял его, что ты мене презираешь, и будешь во вѣки презирати. Тобѣ Лукан то сказал? напал Милен, о лукавый враг, о змій прародителей обманившій; он мнѣ побожился, что ты мене презираешь, что ты склонилася великому его стаду, имя моє стерла и проклинала; — Любице, любезна Любице! мы обманутій, Любице прощай, я погрѣшил легкомысленно увѣрив фалшивому Лукану; — тогда впав в обятія любезной, держал ю с трепетом в притуль, бояся, чтоб она с нову не уйшла волшебною силою; такожде и Любица восхищенна радостію перепрошевала любезнаго, стыдящеся, что о постояніи его сомнѣватися смѣла.

Теперь просилася Любица, для якія вины Милен обѣтцанным утром не пришол? — Милен расповѣл ей ужасный случай, приключившійся ему при возвращеніи; Любица слышавше сіє лишь что не замлѣла, мягкое серденько ей трепетало, и вылудило из очей тучу слез; посем впала на колѣна, вперше на небо очи, благода-

рила Господу, что Милена ей в нуждѣ содержал, щиро моляся о друголюбных рыбарех, спасших дражайшаго своего Милена. Посем извѣстила Любица, яко она увѣдомила мамушку свою о посѣщеніи стараго отца его Богдана, сказала далѣй: о любезный друг! горкорадостны слезы ліяла мамушка моя познавшая, что ты Богданов сын еси; о любезный Богдан, он отца твоего пріятнѣйшій друг, он благочестивый человѣк, чаю что и сын его наслѣдником будет нравов его; — о дѣвушко, его мати моя любезна товаришка и ровесница была, но жаль! уже давно гніет в чорной землѣ, але память ей благая от рода в род! дѣвушко! ты щастлива, и я щастлива в благонравном зятѣ: — приведи его спѣшно ко мнѣ, да возрадуется душа моя, и да благословлю вас благословеніем горящим. О Любице! я благополучний в числѣ смертных, я недостойный толико блаженства, и радостно стиснул в притул любезную дѣвушку. Но Милен! возвала просителным голоском Любица, пожа­луй, приди сей час к моей любезной мамушкѣ, приди, да увидит тя, и ты услышишь благословящую нас заимну Мамочку. — Иду, иду миленька, и сердечною скрухою поцѣлую лучшей мамушкѣ руку; и с тѣм подвигшеся ишли весело к обыстю благонравныя В л а с т ы, где зо в сѣнях голубочки кормившую найшли. Мамушко дорогая, вопѣла Любица, мамушко, адде мой любезный Милен, достогодный сын Богдана, любезнаго друга и побратима отца моего! — Власта честным движеніем, и любезным гласом витала прекраснаго юношу, и запросила до малой, но так порядной хижицы, что в ней сама Крайничка жити могла бы, показующе ему мягкій столец, просила его сѣсти; молодець же поцѣловав руку мамушкину, и поздоровлял ю о имени отца своего Богда­на; на тое отповѣла добронравная Власта: здравствуй лучшаго друга сыне, здравствуй в низкой хижицѣ моей; о як я радуюся, что ты найшол єдиную мою дѣвушку, вас Господь в друг опредѣлил, и он вас благословит благодарным согласієм; они тогда разговорялися, Любица же выбѣгла, и скоро скоренько принесла овощи дозрѣлы, сыр, масло и мед положивше на претканым крас­ками обрусом закрытый стол; она трепетала от радости, и играючи кормила миленькаго, як кормит невинная горличка молодаго птенца своего; — смѣючися радостно смотрила сваволю дочери своей Власта, и обѣщала им, что на третій день свѣнчает их в монастирѣ, где их Господь сочетал заимно; — тогда еще болша радость была, скочили обоє, обяли старую мамушку, цѣловали руки ей, и просили благодаряще ей благословеніе. Власта поднявша на небо очи рекла: Дѣточки мой, вы радость и подпора старости моей, о як весело будет мнѣ, чрез нѣсколько дней или и годов, которыи Господь опредѣлил животу моєму, видѣти вашое щастіе; бо прекрасно то

видѣти, коль добродѣтельныи споятся; они день днем достойнѣйшіи суть себѣ, и любовь их согласная никогда не погаснет. — Я памятаю на благополучіе оно, и память его горкіи слезы вылудит из моих очей; о в обятіях люблящихся и щастливых супругов, и самая печаль, самая горесть солодка бывает. Так есть діточ­ки, вас небо споило, вы в благой годинѣ позналися; о Господи, и я щастлива была, но щастіе моє не было долговременное; а прото и теперь благодарю Господа, бо память любезнаго супруга всегда мнѣ чести достойна есть. — Слыши сыне мой, естьли ти твой отец не сказал, слыши случай отца твоего и моего супруга, нераздѣлных побратимов честогодный случай: — Отец твой добронравный Богдан, с моим супругом Драгоміром искореняли ниву, пасѣку приготовляюще; и случилося им выкопати знатное сокровище; — о радость велика, котел грошей сребряных и золотых, еще от времен гоненія хрістіанства; мы теперь щастливіи, сказал Драгомір, мы много богатства набыли, слава Господу. — Я не восхищаюся тѣм любезный брате, отвѣщал Богдан; я презираю сокровища не трудом набытыя; я не доткнуся им, и естлиб я сам их набыл бы, истину скажу, еще глубочайше закопал бы их; мнѣ пріятное убогство моє, бо мене не обременит жар солнца, и кудрява зима не заморозит твердыи члены, моє сокровище суть руки мой; бо что бы я дѣлал при толиком сокровищу? лѣниво лежал бы, презрѣв роботы, когда бѣдный мой сусѣда мозолил бы ся тяжко землю дѣлаючи, и куском чорного хлѣба доволен; нѣт брате, я не желаю его, бо имѣніе помягчает тѣло, и честныя нравы бѣдствіем обременит. Мудро говоришь побратиме, отвѣщал мой Драгомір; и я не жаден сокровища; но да не лежит всуе, его Господь дал, отдадим божое Богу; — тогда порадилися, и они основали сей Монастырь, в котором вас Господь сочетал.

Милен доволно возрадовался о добродѣтели отца своего, про­щался с обѣщаніем, что на третій день совершенно вся приготовит на брак; отишол, Любица выпровадила его к берегам, и молила чтоб опасно управлял веслом, чтоб ему не случилося нещастіе; уже на другой сторонѣ сущему рученькою кивала, и гнусными стопами разлучилися, ждающіи зореньку третяго дне.

Уже Милен далеко отишол от берегов, обозрѣв вспят уже не видѣл любезную, и близь дому своего увидѣл бѣднаго чужаго человѣка, сусѣдови свою печаль жалующаго. О брате, говорил убо­гій, не был бы я теперь скорбящіій, естлиб нещастньш случай мене не избавил имѣнія моего; — о моє поле и дом мой там на бережку стоял, стромы мой ломалися под тяжестію овощей, но грозная туча и из ней набывшій повод утопил мою хижину, поле и сад мой измыв, и где гобзящая была доселѣ нива, там теперь уже намул, камѣньча, скалы и колоды; еден грозный вал хижину увалил, другій стадо утопил, я сам на высоком буку спасся с дѣтиною, котора еще не понимает нещастное своє сиротство, и не была бы так тяжкая моя скорбь, кедь бы сіє отроча со мною участное не было того нещастія, естлиб оно не терпѣло убытка сего горкаго. — Милен густый вздох пустив, и оскорбился на сей случай, помнув что повод сей и его нещастным учинити мог, бо прибывшая рѣка сего повода дѣло было, где он сражался с смертоносными волнами — благословен говорил помагаяй бѣдному, о Господи естлиб я мог помощи подати ему! Господь видит доброе дѣло, и вознаграждает. о кедь бы я богатый был, як упрѣмно пожаловал бы его …

Так тоскуя вошол в дом отца своего, и радостно сказал о посѣщеніи Власты, приложивше, что минувшим трем днем прекрасная Любица в его обятіях будет як молода невѣста, домиком управляти.

Минувшей нощи, еще пред выходом солнца Радан по свѣжой росѣ перехожовался, не за долго вышол и старый Богдан с Миленом, поздравляюще старика добрым утром. На жадость Радана подишли на маленькій холмик, откуду вся долина прекрасным видом показовалася; — тогда старый Радан обняв друга своего Богдана и сына его Милена, сказал: Побратимы, сіє поле, сей сад. и сій будинки вашій суть, я вчера купил сія от хозяина и власти­теля; — сія для вас будут, а я с вами пожити хощу малый и крат­ній мой вѣк, а егда умру, ты Милен погреби тѣло моє под сею липою, и положи мнѣ над головою простостройный крест; пріймите браття сіє от своего друга. — Богдан удивился: о брате сказал что ты дѣлаешь? я тронен пріятельством твоим, я владѣю моим полем, оно довлѣет сыну моєму, естли он благочестивый будет; а естли он развращатель будет, тогда и все царское имѣніе ему малое будет; брате, я не потребую сіє. Но Радан просити его не перестал, док он не склонил на прошеніе; тогда возопѣл старик: Сыне мой! коль и я умру, погреби и мене под другою липою, и назви двѣ липы: Раданом и Богданом, чтоб память двох другов вѣчная была.

Милен с ужасом слышал сій слова отца своего, и просил их на холмичок, от туду показовая им рощицу Любицину, и дом Власты тещи своея; — упорно высмотривал Любицу, но всуе: посему по­ходили все новое поле, и о прекрасний вид! всягды так обременены стромы плодом, что конары подпирати потребно было; прекрасный сад поточок дѣлил, а под еднои скалы чурчала зимна вода як лед, чиста як кристал; — поле широкопространное обгороженное плотом новым. О воскликнул от радости троненый Милен, о як возрадуется моя Любичка, коль увидит своє прекрасное имѣніе! Между тѣм повернулися к Богдановому обыстю, которое в долинѣ было, и при вратах увидѣли человѣка с отрочатком мислостиню просящаго, котораго Милен вчера стрѣтил. — Богдан услышав его нещастный случай: брате сказал ему ты нащастен, ты не самохотно, не про лѣнивость, не про небреженіе, не про ненравный живот убогим стался; Господь посѣтил тебе, ачей прото бы я добродѣтель показал. Господь заповѣдает, чтоб милостиню творити, се поле сіє, и хижица со всѣм твоя будет, я тебе нею подарю, жій, усилуйся с нову, и дѣлай с Богом новое твоє поле, избери и плоды стро мовыи, да тя милостивый Бог благословит; я маю новое обыстя, там перенесуся. — Иностранец остолпѣл на сіє, он не вѣровал, слышал ли сія слова, или снилося ему; на конец же впал на ко­ліна, и так благодарил неисповѣдимую благодать Богданову, Радан же и Милен возрадовалися о добродѣтели Богдана, и потвердили своим соизволеніем.

Возвратившимся им, Милен перебѣг к своей Любицѣ, но ю в рощѣ не снайшол; ждаючи ю, в тѣни уже выше помянутаго бука свернулся, и твердо заснул; но напрасно жменя цвѣтов падшая на лице сбудила ’го, он увидѣв Любицу, сей час скочити хотѣл, но не мог; а што сталося, ни руку ни ногу подвигнути годен; Любица же на сіє солодко засмѣялася, бо она его спящаго ширинками и пантликами повязала так искусно, что двигнутися не мог был; — но ждай Любице, наверну я ти жарт, и так сцѣлую тя, ажь буде личко твоє ружицѣ подобное; нѣт не развяжу тя, поки не обѣщаешь, что за един цѣлый час не поцѣлуешь мя; но не поцѣлую, отвѣщал плѣнник любезный, и разрѣшен был. — Милен обѣщаніе своє законно подержал, и хотяй як зарывала его свавольная дѣвушка, он ю не цѣловал, на конец же прорекла она: Милен, уже єден час минул. — О де бы? еще ни четверть часа, отвѣщал постоянным голосом он; разговорял ей о случившемся щастіи, что Радан ему пространое и богатое поле с селом купил, что отец его бѣдному поводом нещастному все своє село даровал; о Любочко моя, як ты будеш ся радовати здатной и порядно устроенной хижицѣ, як ты будешь порядати в оной; смотри там, а там на холмику стоит твой дом, между липами, сад изобилный зеленѣется, а чрез него шумящій бѣжит поточок; — любезна се твоє все! Любица возрадовалася не так новому прибытію, но великой будущаго тестя своего добродѣтели и Радана пріязности; бо теперь вижу, говорила, что я щастлива, что Бог буде мя благословити, бо благочестивых Гос­подь благословит.

Долго еще забавлялися любовники, бывшу же вечеру, рек Милен: любезна завтра уже не посѣщу тя, бо приготовлятися буду к угощенію моих товарищей; о любезна, як я радуюся, всѣ моея стороны молодцы и дѣвушки обѣщалися на свадьбу мою; так же и мой, отвѣщала Любица; обоє тѣшилися, что всѣ радуются щастію их. —

Пришедшу непокойно жданому утру, зоренька трепетала свѣтлящими лучами, вся атмосфера обяснилася так, як никогда перед тѣм, цвѣты благовонѣйшіи сѣяли пах, як даколи, трава зелена росою напоенна весело двигалася к лучам, як бы все естество радовалося щастія Миленова торжеству; еще пред денничным выходом собралися сей стороны молодцы с прекрасно убратыми, партами и косицами украшенными дѣвушками, между веселым фуяр и писчалок звуком, с веселым пѣніем ожидали торжествующаго юношу. — Милен поблагодарив их склонность, и рядом спѣшно бѣжали к берегам, где их косицами убранных лодочок и плытей множество ожидало; — наремно переплывше рѣку, не задолго уже под стѣною Любицевыя хижицы стояли, где тамтои стороны молодцы с дѣвушками любезно привитали их; прекрасно и громко разліялся по долинѣ голос несчисленных фуяр, пѣніе небо пробивало, любезное дружество занимало всѣх; дѣвушки обоих сторон начали с польных цвѣтов и зеленаго бервинку вѣночки плести, и обычайную пѣснь тоненькими заспѣвали голосочками; видѣлося, что множество соловьев щебечет по зеленой дубравѣ. — Пѣснь вѣночкова была слѣдующая:

Горѣ соненько горѣ,

Війся вѣночку вскорѣ;

Вѣночку бервинковый

Буди скоро готовый,

На Любичу голову,

Другій на Миленову. —

Будь Миленьку веселый,

Як бервинок зеленый,

А Любочка буде ти

Як ружичка цвѣнути.

 

Уготовленным же вѣночкам, возложили дружочки еден, с жолтосиними пантликами переплетеный на головку Любицы, а другій на Миленову; потомуже всѣ дѣвушки косичками, и вѣнками чрез рамена крестообразными прицифровалися, и так зачали хлопцы с дѣвчатками разом спѣвати:

 

Ужь соненько выходит,

Уже Милен приходит

По свою молодицу,

Чорнобрыву Любицу;

Будь мамочко здорова,

Ужь Любичка не твоя,

Ховалась ю, но кому?

Милену молодому.

 

И тогда взявше хлопцы Милена, дѣвушки же Любицу межь себе, попровадили их в святый Монастырь, где честный сивобородатый законник их законно сочетал и благословив, присутствующим горливо молящимся, и просившим благодать от Господа на любезных молодых. —

Великое то было торжество, бо благочестивый Радан на праздник той купил 10 овечок, и двѣ бочки солодкои медовки, и так свадьба за три дни держала, где сродники и братія увеселялися, хлопцы же всѣ с Миленом, а дѣвушки с Любицею побратимство силно потвердили.

Об авторе admin

International Carpathian Institute of State and Law of the Central European
Читать все записи автора admin